– И что? Что он говорил? Каковы были последние слова моего друга под столом?

– Так он же не сознавал, что лежит под столом, – обиженно заявила я и подумала, что на их месте я бы меня убила. Как важна для них моя информация, если они проявляют такое ангельское терпение!

Первым взял себя в руки патлатый.

– Несчастный! – подхватил он. – Ничего не сознавал! Лепетал в бреду бессвязные слова, и только вы, мадемуазель, слышали их! А его друг, лучший друг не слышал!

И мне показалось, что он пнул друга покойного, так как тот дернулся и возобновил свои душераздирающие просьбы сообщить последние слова горячо любимого друга, давая понять, что иначе ему и жизнь не мила.

Я не ударила лицом в грязь. Уверена, что устроенное мной представление было не хуже того, что давали они. Я хваталась за голову, закрывала глаза, заламывала руки и делала множество тому подобных вещей. Наконец, тянуть больше стало невозможно, и мне пришлось сообщить им кое-что конкретное.

– Кажется, он называл какие-то цифры, – произнесла я тихим, прерывающимся от скорби голосом.

– Какие? Какие цифры? – задохнувшись от волнения, просипел патлатый.

– Не помню. Разные. Беспорядочные. Он несколько раз повторял их.

– Если повторял несколько раз, должны же вы были их запомнить! – разозлился лупоглазый. Я позволила себе немедленно возмутиться и с достоинством возразила, что для меня смерть человека важнее каких-то там цифр.

Патлатый опять поспешил разрядить обстановку. Еще, наверное, с полчаса продолжался этот дурацкий спектакль, и если бы у нас были зрители, они неоднократно разражались бы бурными аплодисментами. Тем не менее никаких ощутимых результатов это не дало, и патлатый решил начать с другого конца.

– Видите ли, мадемуазель, – произнес он после минуты общего молчания, испросив предварительно взглядом согласия остальных, – эти беспорядочные цифры чрезвычайно важны для нас. Покойный должен был сообщить нам очень важные сведения, которые мы ждали. Он сообщил их вам, как раз вот те цифры. Очень прошу, вспомните их. Не скрою, от этих цифр зависит наша жизнь. Мы очень просим помочь нам!

Его невинное младенческое личико выражало такую мольбу, что и каменное сердце не выдержало бы. Мое же сразу откликнулось.

– Ах, Боже мой! – произнесла я с почти искренним сожалением. – Если бы я это тогда знала! Но я и в самом деле не могу вспомнить.

– Вы обязаны вспомнить. – Патлатый выразительно произнес эти слова и, помолчав, добавил: – Будем говорить откровенно. Мы люди со средствами и можем щедро отблагодарить вас.

– Понимаю, – прервала я. – Постараюсь вспомнить. Но что будет, если не получится? Ведь беспорядочные цифры очень трудно запомнить.

Голубенькие глазки патлатого превратились вдруг в две ледышки. Все четверо в мертвом молчании смотрели на меня. В салоне сразу повеяло холодом. Не будь я такой легкомысленной от природы, я должна была бы содрогнуться от холода и ужаса.

– Только вы слышали эти цифры, – медленно, с расстановкой произнес патлатый. – И только вы можете их вспомнить. Мне очень жаль, но мы будем вынуждены до тех пор навязывать вам свое общество, пока к вам не вернется память.