Андрей велел Гусеву оставаться на месте и снова вышел к поездам. Жизнь здесь давно замерла. На третьей платформе ждал отправления товарный состав. Безжизненный свет фонарей заливал пустой перрон.

Вдруг там, где рельсы убегали во тьме в сторону Зеленодольска, на фоне красных и синих железнодорожных огней Жмыхов заметил медленно и неуверенно бредущую человеческую фигуру. Человек шел, странно скособочившись, спотыкаясь, как пьяный, то и дело останавливаясь и замирая на время. Что-то екнуло в душе у майора, он пробежался до конца перрона, спрыгнул на рельсы и быстро зашагал навстречу подозрительному человеку. Через минуту они встретились, и Жмыхов уже ясно увидел, что человек этот – Лоскутов.

– Твою мать, майор… – совсем не по-уставному заговорил Лоскутов. – Совсем плохо дело…

Он болезненно кривил лицо и придерживал левой рукой правую.

– Ты что это – ранен? – с раздражением спросил Андрей. – Какого черта? Где Томилин? Томилин где?!

– Не знаю, – сухо ответил Лоскутов. – Осточертело все! Мочи нет!

Он сел прямо на шпалы и уронил голову на грудь. Казалось, он спит.

Жмыхов окончательно потерял самообладание. Он схватил Лоскутова за грудки, поднял, точно безвольную тряпичную куклу, и как следует встряхнул. Виталий застонал.

– Что стонешь, гаденыш? – прошипел Жмыхов ему в лицо. – Перед твоим родственником кому придется объясняться? Тебе, что ли? Где Томилин? Ты упустил его?

– Не совсем так, – плачущим голосом ответил Лоскутов. Ноги его подкашивались. – Мы с поезда соскочили, как и планировалось. Я первый, потом он. Он стал меня искать, а в темноте-то не видно. Я дождался его и отоварил прутом…

– Каким, к черту, прутом?!

– Я в поезде запасся…

– У тебя, что – не было оружия?

– Было. Эта сука, которая меня в Веселом…

– Ясно. Чего дальше было?

– Отоварил я его по черепу. Он упал и отключился вроде. Я хотел документы его посмотреть. А он, сука, из травматики в меня… Второй раз я попал, сука!

– Жаль, что тебя вообще не убили! Дальше что было?

– Рука у меня отнялась! В руку он мне зарядил! Кость, наверное, треснула – боль такая, что терпеть невозможно. Пока я в себя приходил, он куда-то свалил…

– Куда?!

– А я знаю? У меня шок был. Ну, какое-то время… А он, пока я в отключке валялся, собрал свои манатки и ушел.

– Какие манатки, кретин? Ты в своем уме, какие манатки? Он за тобой с чемоданом прыгал, что ли?

– Нет, это я так сказал, по привычке. Пустой он ушел. Ну, с пушкой своей. Развелось этой травматики, мать ее!.. Почему у нас не пресекают этот беспредел? Я бы за это дело срок давал однозначно… Закон принять надо…

Жмыхов едва удержался от желания пнуть своего нерасторопного напарника.

– Заткнулся бы, законотворец! Ты лучше бы о себе беспокоился! С прутком поперся! Ты головой думал или чем?

– А что было делать? – огрызнулся Лоскутов. – Говорю, была у меня пушка, но эта гнида московская ее взяла. И вообще я не знал, что он со мной в одном купе едет. Все же спонтанно получилось! Вы же сами в курсе были! Сами распорядились, чтобы я действовал, а теперь что? А теперь Виталий за все отдувайся?