– Ты и твоя женушка, эта бесхребетная сучка… Лучшая семья? Семья для такой особенной девочки? Для Ясмин?

Отец чувствовал, как она сердито показывает на закрытую дверь в комнату, но больше не мог видеть перед собой эту женщину и не сводил глаз с цементного пола. И все же ее голос продолжал проникать ему в голову, как и голоса всех тех, кто оказался наделен полномочиями в этом бесконечном кризисе, искажал правду и неблагоприятные обстоятельства, изменял перспективу в своих интересах.

– Миф о приоритетности естественного родительства, за который ты цепляешься, вскоре станет мифом в буквальном смысле. Мой партнер и я – это все, что когда-либо потребуется этой девочке. И я дам ей то, чем ты никогда не сможешь ее обеспечить. Ты до сих пор понятия не имеешь, не представляешь, как ей повезло быть здесь, с нами.

Ее уверенность возрастала вместе с громкостью ее голоса, когда она заверяла себя в своей правоте и оправдывала свои действия, как всегда делала и будет делать.

– Думаешь, я позволю, чтобы твои ошибки повлияли на будущее моей дочери? – Голос Карен превратился в далекий крик за сужающимися красными стенами его разума, и Отец пожелал себе полной глухоты, сердечного приступа, смерти.

– Да, моей дочери! Моя дочь ни в чем не будет нуждаться. Знай это. У нее будет такая жизнь, которую ты даже не в состоянии себе представить. Прошлое здесь не играет роли. Уже не играет. Единственное, что заботит меня – это то, как дать моей дочери самое лучшее. И ты должен знать, что это не ты. Или, скорее, не то, что от тебя осталось. – Вероятно, убедившись, что он наконец приблизился к пониманию, Карен понизила голос, и Отец почувствовал, что ее злое лицо растянулось в довольной улыбке. – И эта… эта кара тоже не случайна. Это – благословение. Дар хаоса. Будет страшно, но последует воскресение. Контролируемое восстановление. Ясмин не пострадает. Она выживет и проживет долгую жизнь, здоровая и защищенная. С нами. Моя девочка выживет. Моя семья выживет. И я не позволю, чтобы что-то угрожало моей семье.

Если б Отец смотрел, то увидел бы, как Карен расширяет глаза, вызывающе и характерно, при произношении слов, которые, как он предполагал, были заготовлены до их очной ставки. Он догадывался, что, после того как он разбудил весь дом и был схвачен, она тщательно подготовила свой наряд и внешний вид. Потратила на подготовку несколько часов, чтобы выглядеть наилучшим образом во время их решающего столкновения. Он догадывался, что она почти дрожала от волнения, предвкушая встречу с ним, чтобы сказать ему, что она победила, что он заблуждался и что ей сейчас лучше. И лишь это имело для нее значение. Готовая всегда идти до конца, она не изменилась ни капли. И хотя Отец глубоко сожалел об убийстве женщины, он знал, что сможет сделать это снова.

Он снова поднял глаза, но мог лишь смотреть на нее так, как раненый, загнанный в угол ребенок смотрит на взрослого, обезумевшего от своих фантазий и ярости. Он плюнул на пол.

– Пенни – не твоя. И никогда ею не будет. Она – не твоя дочь. – Он покачал отяжелевшей от усталости головой. – И я умру, осознавая это, как и ты. Как и ты, дьяволица.