Тедди был сбит под Берлином; в последнее мгновение он сумел выброситься с парашютом. Он старался выровнять машину, чтобы дать экипажу шанс спастись. Капитан не имеет права покидать корабль, пока на борту остается хотя бы один матрос. Похожий неписаный закон действовал и на борту бомбардировщика.

«Галифакс» был от носа до хвоста охвачен пламенем, и Тедди решил, что для него все кончено. Почему-то ему даже стало легче на сердце: он вдруг понял, что все будет путем, — сейчас придет смерть и о нем позаботится. Но смерть не пришла, потому что его радист, австралиец, заполз в кабину, закрепил у Тедди на спине парашют и прохрипел: «Пошел, болван». Больше он не видел этого парня, как не видел и других ребят и даже не знал, живы ли они. Он выпрыгнул в последнее мгновение; парашют раскрылся у самой земли. К счастью, он отделался переломами лодыжки и запястья. Его доставили в госпиталь; местные гестаповцы пришли за ним прямо в палату с бессмертными словами: «Для тебя война окончена» — эту фразу слышал, считай, каждый попавший в плен летчик.

Как положено, он заполнил карту военнопленного и стал ждать письма из дому, но все напрасно. Два года он подозревал, что Красный Крест не включил его в списки военнопленных и что родные ничего не знают о его судьбе.

Окончание войны застало их в дороге, где-то под Гамбургом. Вик с удовольствием повторял конвоирам:

«Ach so, mein Freund, für zu die Krieg ist fertig».[69]

— Удалось тебе связаться со своей девушкой, Тед? — спросил Вик, когда Тедди протиснулся назад к их столику от барной стойки, где лестью уломал буфетчицу дать ему телефонный аппарат.

— Удалось, — посмеялся Тедди. — Меня, как видно, считали погибшим. Она явно решила, что это розыгрыш.

Через полчаса, когда они пропустили еще по паре пива, Вик сказал:

— Эй, Тед, вот та, которая сейчас вошла в дверь, — это, судя по улыбке, твоя зазноба.

— Нэнси, — прошептал сам себе Тедди.

— Любимый мой, — одними губами сказала Нэнси среди общего гомона.

— Гляди-ка, она и подружку для меня привела — какая заботливая! — обрадовался Вик, но Тедди со смехом окоротил:

— Эй, полегче, это моя сестра.

Нэнси до боли стиснула ей руку, но Урсула не почувствовала боли. Он здесь, он и в самом деле здесь: сидит в лондонском пабе, перед ним пинта английского пива — все как положено. У Нэнси перехватило горло; Урсула едва сдержалась, чтобы не расплакаться. Как две Марии в преддверии чуда Воскресения, они застыли без слов.

Только теперь их заметил Тедди; лицо его прорезала широкая улыбка. Он вскочил, едва не опрокинув кружки. Нэнси бросилась сквозь толпу и обвила руками его шею, а Урсула осталась стоять на месте, вдруг испугавшись, что от малейшего ее движения эта картина счастья у нее на глазах разобьется вдребезги. Но потом ей пришло в голову: да нет же, ведь это взаправду, все так и есть, и, когда Тедди, отпустив наконец Нэнси, вытянулся по стойке «смирно» и с шиком отдал ей честь, она засмеялась от незамутненной радости.

Он что-то прокричал ей поверх толпы, но его слова утонули в общем гвалте. Ей показалось, что это было «Спасибо», но она могла ошибаться.