— Кто бы ты ни был! — гремел его голос. — По велению Христа, Господа нашего и Всевышнего, все явное и тайное, все, что было, есть и будет, покинь это тело, освященное крещением, и вернись в преисподнюю!

Мария Анхела, объятая ужасом, вторила ему громкими воплями. Епископ старался перекричать ее, но она вопила еще громче. Епископ сделал глубокий вдох и открыл рот, чтобы продолжить заклинание, но воздух застрял у него в груди и не желал выходить. Он нагнулся, схватил ртом воздух, как рыба на песке, и при всеобщем страшном смятении ритуал был прерван.

В ту ночь Каэтано нашел Марию Анхелу в смирительной рубахе, напуганную до полусмерти. Больше всего он был поражен видом ее безволосой головы. «Господи Боже, — бормотал он в тихой ярости, освобождая ее от пут. — Как ты позволила так издеваться над собой?» Мария Анхела бросилась ему на шею и зарыдала. Обнявшись, они долго сидели и молчали, пока она ни выплакалась. Он приподнял за подбородок ее лицо и сказал:

— Перестань плакать. — И добавил из Гарсиласо: — «Довольно слез, что за тебя пролиты».

Мария Анхела рассказала ему об ужасе, пережитом в капелле. Говорила о жутком завывании хора и громыхании органа, о визгливых вскриках епископа, его хриплом дыхании, его жалостливых и лучистых глазах.

— Он — как дьявол, — сказала она.

Каэтано старался ее успокоить. Уверял, что епископ, несмотря на свои внушительные размеры, зычный голос и воинственные жесты, человек добрый и мудрый. Испуг Марии Анхелы вполне понятен, но ничего страшного с ней не случится.

— Хочу умереть, — сказала она.

— Ты сейчас в гневе и расстройстве, как и я сам, ибо я не в силах тебе помочь, — говорил он. — Но Бог даст нам день избавления.

Он снял с себя ожерелье Оддуа, подаренное Марией Анхелой, и надел ей на голую шею. Они лежали на кровати, тесно обнявшись, и поверяли друг другу свои беды, а день тем временем погас, и слышалось лишь шуршание термитов в деревянной кровле. Волнение улеглось. Каэтано проговорил в потемках:

— Апокалипсис возвещает приход дня, у которого нет рассвета. Настал бы этот день сегодня, Господи…

После ухода Каэтано Мария Анхела заснула, но ее снова разбудил шум. Открыв глаза, она увидела перед собой старого дородного священнослужителя со смуглым дубленным всеми ветрами лицом, густыми гладкими волосами, натруженными руками и ласковыми проницательными глазами. Из-за его спины выглядывала настоятельница. Мария Анхела еще не отошла от сна, а он уже заговорил с ней на языке йоруба:

— Я принес тебе твои ожерелья.

Вынул из кармана сверток и развернул тряпицу, в которую монастырская экономка завернула обереги. Надевая — одно за другим — на шею Марии Анхелы, он их пересчитывал и приговаривал на африканских наречиях: это — красное с белым — кровь и любовь ЧангО, это — красное с черным — жизнь и смерть ЭлеггуА, это семь зерен чистой воды и голубизны — от Емайя. Он четко и внятно выговаривал слова, переходя с йоруба на конго, с конго на мандингу, а девочка вторила ему бегло и легко. Напоследок он перешел на испанский, родной язык настоятельницы, хотя она не верила в способность Марии Анхелы понимать сладостную речь Испании.