Проявил свой нрав деспотичный в этом во всей полноте.

И на дачу мне запрещает ездить. Деспот. Ну вот как ему сказать, что ничего мне от Юрия Станиславовича не грозит? Вообще.

Не могу я про историка распространяться. Не моя это тайна.

А Аслан, зная об особенностях личной жизни Татьяны Викторовны, очень быстро просек, что историк в этом треугольнике не четвертый угол, не позволят Дзагоев и Шатров к их женщине даже близко подходить, были уже преценденты, неприятные и громкие, после которых Татьяну Викторовну за семь столбов мужчины обходят.

А историк трется рядом. Все время. И раз на учительницу видов не имеет, то, значит, на меня виды. Я же тоже рядом с ней все время. И на дачу езжу. И с прабабушкой Юрия Станиславовича, чудесной смешной женщиной, общаюсь. А чего я, спрашивается, с бабушкой решила общаться? Что меня там может интересовать? Неужели истории из жизни? Конечно, нет! Значит, сам историк.

Прекрасный вывод. Великолепный просто.

Алиев сначала не признавался, что такой ревнивый. Строил из себя горячего независимого мачо. Но, оказывается, за мной следил. И в кустах прятался соседских, пропасая меня и историка.

Я узнала случайно, Татьяна Викторовна обмолвилась, уже летом. Когда я к Аслану переехала все же. И то, только потому, что она съехалась со своими мужчинами. И мне одной стало квартиру тяжело снимать, а в общежитие Алиев отказался меня пускать, неожиданно разоравшись не на шутку.

Я решила, что это судьба, и что можно попробовать, и переехала. И оказалсь права в том, что дома учиться я не смогла. Аслан от меня буквально не отлипал. Приходилось задерживаться на кафедре и делать задания там. Под нескончаемый поток пошлых смс и видео.

Татьяна Викторовна съездила на дачу и потом со смехом мне рассказала, как соседка, испугавшись и перепутав Алиева с вором, спустила на него ротвейлера.

А я припомнила, как Аслан встречал меня один раз, с царапинами на лице нехарактерными, словно через кусты продирался. И разозлилась.

Ну как можно быть таким ревнивым? Мы же вместе, чего ему еще надо? Я вообще от него не отхожу! Что он хочет?

Придумал ревность к историку… Ну вот как быть?

Пока я размышляла и припоминала все возмутительные случаи Аслановского деспотичного поведения, он подошел ближе и обнял, сразу лишая меня сил и возможности проявлять хоть какие-то эмоции, кроме обожания:

— Слушай… Я понимаю, что я — не тот, кто тебе нужен… Понимаю… Ты — красивая, такая, пиздец, красивая… И умная. И тебя вон на специальную стипендию выдвинули… И на практику в Лондоне… Я понимаю все. И, наверно, этот историк для тебя пара… Но, бля, забудь про него, поняла? У него, я смотрю, вообще губа не дура, у козлины.

Он говорил это, а сам скользил по мне руками своими загребущими, возмутительные слова говорил, а я не могла возразить, с готовностью подаваясь к нему попой, потираясь о его член, уже твердый и большой, ощущая, как в животе становится тяжело и сладко-больно. А он бормотал и бормотал, потихоньку подталкивая меня к кровати:

— Сначала на Таньку глаз положил, не сработало, и понятное дело, никак назад не отыграешь, даже если и захочешь, у нее вон, пузо, скоро на нос полезет, Дава с Шатром разорвут сразу любого, кто посмотрит просто, теперь ты, красивая, чистая, девочка нежная, умная такая, я его придушу, бля, реально придушу, раскатаю, если хоть посмотрит, слышишь? Моя ты, моя только, женюсь на тебе, чтоб ни одна тварь, ни одна сволочь… Чтоб только моя, всегда, всегда…