— А с чего ты взяла, что я Дзагоеву собираюсь… — смутилась моя учительница. Хотя и не особо сильно.

Она вообще после новогодних каникул выглядела настолько летящей и счастливой, что мне сейчас было неудобно даже. По моей вине нахмурилась.

— Аслан сказал. И то, что Давид его тренирует. И что, если хоть один проступок — то из зала выгонит…

— Вот как… Ну так это проступок, Катюш! Я не знаю, что он тебе наобещал, но верить ему нельзя. Ты же понимаешь меня, Катюш? Он — глупый и злой мальчишка, и то, что его тренирует Давид, не делает его лучше!

Я смотрела на Татьяну Викторовну и не знала, как объяснить, как рассказать.

Да Боже мой! Я даже себе еще толком ничего не объяснила! Потому что не поняла, вообще не поняла произошедшего!

Вроде вот совсем недавно я его терпеть не могла, боялась, умирала от ужаса и негодования, когда он рядом находился… А теперь?

Как объяснить свое поведение?

Например, вот как я вела себя вчера?

Почему я позволила такое? Позволила так?

Тут же обожгло кожу в тех местах, где он касался. А, значит, практически везде. И там… Тоже.

Он обещал не трогать. Как раньше. И не трогал.

Да, как раньше не трогал. Теперь по-другому. Гораздо, гораздо смелее. И в то же время нежнее. И обещал не вести себя, как раньше. И тоже сдержал свое слово.

Алиев вообще оказался человеком слова.

Вот только это никак не мешало ему получать все, что бы он ни захотел. Ну, практически все.

В тот вечер в кафе он был сдержан. Только трогал за руки. И смотрел. Так смотрел, что больно было, кожу жгло. Я прятала глаза, не в силах выносить его жадного взгляда. И одновременно не могла дрожи удержать. От волнения, От удовольствия. Потому что так сладко, когда на тебя смотрят так. И смотрит тот, кто…

Нет, тогда, даже в мыслях я не могла себе признаться, что он мне нравится. Что мне хочется, чтоб смотрел. Вот так вот. Что трогал. Нежно и аккуратно. Словно я… Ну, не знаю. Ваза эпохи Мин. Которой можно любоваться, а вот касаться — с острожностью. Чтоб не разбить.

И это было странно. Не отпускала меня эта странность. Эта непохожесть на его прежнее поведение. Очень боялась, что играет. Что это все только для того, чтоб потом…

Но нет. Аслан проводил меня домой, не делая попыток лишний раз прикоснуться больше. И только в подъезде неожиданно прижал к стене, пробормотал что-то о том, что не железный, и жадно поцеловал.

А я не противилась. Потому что хотелось. Потому что сладко так было. Потому что дрожь по телу запускалась просто бешеными волнами. Потому что жажда была дикая. И очень хотелось ее утолить.

В итоге Аслан остановился сам. Тяжело дыша, упираясь губами в мой висок, сомкнув руки на талии.

— Иди. — Выдохнул тихо, нехотя разжимая пальцы. Я помедлила, приходя в себя. — Иди, бля! — уже громче, с тихим рычанием.

Я подпрыгнула и скоренько за дверью скрылась. Прислонила ухо к желеному полотну, услышала сдавленное ругательство, щелчок зажигалки и удаляющиеся шаги.

Метнулась к окну, прячась за шторкой, смотрела на Алиева, быстрым шагом идущего к машине. Вот он выкинул сигарету, резанул острым взглядом по моим окнам, усмехнулся, покачал головой, словно в удивлении, и сел за руль.