А потом руки его разжались, нехотя, осторожно ставя меня на ступеньку.

— Вышла все-таки, вышла… Заучка моя…

Он все никак не мог оторваться, шепча мне в шею бессвязно что-то нежное. Такое, чего я от него вообще не ожидала после сегодняшних развязностей, грубостей.

Он отставил меня, поднял за подбородок лицо, заглянул в глаза.

— Не думал, что выйдешь. Боишься же?

Я кивнула:

— Боюсь…

— Не бойся… Я не трону больше. Так, как раньше…

Слова эти давались ему с трудом, но он смотрел в глаза твердо. И говорил твердо. И я поверила ему. Хотя, не должна была, после всего, что говорил, что делал. Он был какой-то другой. Словно серьезнее стал и взрослее всего за пару часов.

Я пригляделась, и поняла, что мне показалось другим в нем. Жесткая линия рта. И ссадина на скуле. Он дрался? Я опустила взгляд на руки. Нет, костяшки не сбиты. Но покраснели и чуть припухли.

Что с ним? Что произошло за это время? Где он был?

Я хотела задать все эти вопросы, но не была уверена, что получу ответ. Поэтому просто смотрела на него, такого нового, и не могла насмотреться.

Аслан взял меня за руку:

— Пойдем, посидим где-нибудь.

Я заупрямилась, внезапно вспомнив, в каком я виде:

— Нет…

— Не бойся. Я же сказал.

Он потянул меня вниз, и я пошла за ним. Сначала в машину, а затем и в кафе, неподалеку.

— Ты прости меня. Я неправильно себя вел. — Аслан сидел рядом, и видно было, что хочет обнять, но сдерживается. Руки его скользили непрестанно по моим ладоням, касались легко волос, убирая пряди за ушко вполне невинным, но таким эротичным жестом, что я жмурилась от удовольствия, невольно подаваясь к нему.

— Что с тобой случилось за эти часы? — я не стала говорить, что меня пугают даже эти изменения.

— Ничего… Все хорошо, Катюш.

— А тогда… Два месяца назад… Ты же говорил с Татьяной Викторовной? — я все же спросила об этом.

— Ну… Можно и так сказать, — он усмехнулся, отвел взгляд, — она попросила… Попросила меня не подходить к тебе. Настойчиво.

— А ты?

— А я не могу. — Он упрямо посмотрел мне в глаза, и я опять увидела в черноте зрачков тот дикий бешеный огонь, что уже легко узнавала до этого. И стало понятно, что все его действия сейчас, все его слова — это некие цепи приличия, которыми он сковывает себя насильно, сам, чтоб не пугать, чтоб я не бежала от него в ужасе.

А меня это ощущение сдерживаемого хаоса захватило, я ощущала себя сладко и остро, словно стою перед пропастью, и остался только шаг. Один. И будет полет. Он же — падение. И не страшно. И не больно. Волнительно и жестоко.

11

— Катюш, меня не было только две недели, из которых ты неделю гостила у себя на родине. Когда он успел-то, я не понимаю?

Я опустила глаза, стыдясь. Хотя, по большому счету, нисколько виноватой себя не чувствовала. Только безобразно счастливой. Татьяна Викторовна смотрела на меня какое-то время, потом покачала головой и взяла телефон в руки.

— Не надо, пожалуйста, не надо! — заторопилась я, уже зная, кому она будет звонить.

— Кать, у нас была доворенность. Я думала, что Алиев умнее.

— Не надо Дзагоеву звонить, пожалуйста! — опять взмолилась я.