– Вам плохо? – спросила ее соседка, крупная женщина по фамилии Петрова.

– Что-то сердце закололо, – слабым голосом ответила Софья Николаевна. – Вот такими мелочами Глеб меня когда-нибудь сведет в могилу.

– Да мало ли где задержался, – пробасила Петрова, – с приятелями, с девушкой.

– А о матери можно забыть…

– Слишком вы его опекаете, ему уже, наверно, за тридцать?

– Тридцать четыре.

– И все неженат… – вздохнула Петрова. – Очень уж он у вас скромный.

Пожилая женщина ничего не ответила, только тяжело вздохнула и легла, положив руку на сердце.

– Мама? – раздался в дверях тихий глуховатый голос. В дверях стоял сутулый мужчина в очках.

– Она уж вас ждет не дождется.

Софья Николаевна продолжала лежать с закрытыми глазами.

– Мама? – встревоженно повторил Глеб, склонившись над матерью. – Тебе плохо? Веки больной слабо дрогнули.

– Я уж думала, ты не придешь… – еле слышно прошептала она, и уже чуть громче:

– Ты принес мне шерстяные носки?

– Принес. – Глеб торопливо начал выкладывать из сумки на тумбочку сыр, масло, баночку красной икры, гранаты, яблоки и наконец извлек серые шерстяные носки.

– Глебушка, не эти, – с упреком сказала мать. – Я же просила синие.

– Прости, я нашел только серые.

– Ох уж эти дети, – вздохнула Софья Николаевна. – Ну ладно. Газеты принес?

– Да, конечно, – кивнул Глеб. – Вот «Невское время», «Петербургский вестник», «Эхо».

Мать села на кровати, с интересом глядя на прессу.

– Вот этого не надо. Желтая газетенка, – категорично заявила она. – А где «Итоги»?

– Прости, не нашел.

– В следующий раз обязательно найди. Ты же знаешь, для меня своевременная информация – лучшее лекарство.

– Что говорит врач? – спросил Глеб, присаживаясь у кровати.

– Сделали сегодня еще одну кардиограмму, – мать сунула ноги в тапочки,пойдем поговорим в холле.

В семь часов посетители ушли. Софья Николаевна деловито разложила принесенное по полкам тумбочки и погрузилась в чтение. Тем временем все остальные обитательницы четвертой палаты кардиологического отделения стали обсуждать более животрепещущие события, происшедшие в американском городке Санта-Барбара.

Мнения разделились. Одна половина больных твердо держалась мнения, что самым обаятельным остается Мейсон, другие высказывались в пользу Круза. Софья Николаевна не принимала участия в беседе. Она единственная из шестнадцати временно прописанных в палате не имела собственного мнения по этому поводу, поскольку не знала, чем Круз отличается от Мейсона.

Дверь в палату распахнулась, и вошла дежурная медсестра. Она раздала всем градусники, затем грозно сказала:

– Петрова! Завтра утром кардиограмма.

Дверь захлопнулась. Больная Пуришкевич сунула градусник под мышку и взяла с тумбочки газету.

«Хорошо, Глеб принес свежее „Невское время“, – подумала она, – а то тут с ними одичаешь».

Она погрузилась в чтение статьи «А были ли выборы» о результатах поистине постыдных. За три дня на пункты голосования пришло семнадцать процентов избирателей!

Но сосредоточиться на чтении было трудно. Потому что в четвертой палате затронули тему, животрепещущую для каждой российской женщины.