— Пленница не выходила? — спрашиваю зачем-то на их языке, но охранник мотает головой, продолжая

держать автомат. Подхожу к двери, стучусь, но в ответ получаю лишь тишину.

— Ева. Открой. Тебе плохо? Ева!

Стучусь сильнее, уже дергая ручку.

— Ева! Откликнись, мать его! – может в обморок грохнулась?

Отхожу чуть дальше и с лету выбиваю дверь плечом. Облегчение накрывает мгновенно. Она сидит на корточках у окна, прикрывая лицо.

— Ну и что ты здесь окопалась? Не хочешь меня видеть? Или думала, это решит все наши проблемы? — подхожу ближе, с усмешкой убираю ткань с лица. В этот же момент отшатываюсь и падаю на задницу. – Ты кто, мать его, такая?

Но ответ в голове всплывает тут же.

— Вы мать Рашида. Где Эва? Где она?!

Я тут же бросаюсь к охраннику, дергаю его к стене, ору в лицо.

— Выходил кто-то из туалета? Выходил?! Отвечай, мать твою!

— Госпожа Латифа, — отвечает он, и я толкаю его к стене, быстро мажу взглядом по матери Рашида и тут же бегу в сторону выхода. Но замереть заставляет разорвавший тишину звук взрыва. Снаружи.

Внутри что-то обрывается, потому что я прекрасно могу представить, что взорвалось. Потому что Ева не захотела довериться мне. Потому что Ева решила уехать, скрыться с Данилой, довериться этой суке Латифе.

Выбегаю на улице, отчаянно ища глазами Еву и Данилу. Может быть, они не сели в машину. Может быть, они ждут в стороне.

Замечаю яркие краски пламени и бегу туда. Перебираю ногами как можно скорее, пока меня с ног не сбивают.

— Харитон! Поздно! Поздно, — удерживает он меня, пока я пытаюсь вырваться, смотря на объятый пламенем БМВ. Который тут же взрывается снова, а я начинаю орать, чувствуя, как все тело полыхает тем самым огнем, как в груди выжигается дыра, которую не зашьет ни один хирург.

«При исследовании взрыва в переулке Н не было обнаружено никаких останков только почти до основания расплавленный кулон полумесяц, судя по всему, принадлежащий сыну бизнесмена Ибрагимова Рашида. Приносим свои соболезнования семье. Обстоятельства взрыва выясняются».

Выключаю очередной выпуск новостей и отворачиваюсь. Слышу, как по коридору бродят медсестры. Как дверь тихонько приоткрывается, очевидно, заглядывают в очередной раз посмотреть, не покончил ли я с собой. Нет, я не пытался. Мне кажется, что это освободит меня от боли, с которой я сжился. За мысли, что лучше бы Ева никогда не входила в мой дом, хочется сломать себе ногу.

Будь у меня возможность прожить эти недели заново, увидеть ее, познать ее, познакомиться с сыном, я хотел этого. Хотел бы оказаться в бесконечном дне сурка, чтобы снова и снова испытывать удовольствие от словесных перепалок, от желания, что сжигало изнутри. От счастья, неожиданно сковавшего изнутри, когда я узнал, что у меня есть сын. Мысли, что, возможно, я смогу стать лучшей версией своего урода папаши.

И не важно, что в итоге был бы взрыв, боль, что теперь вечный мой спутник полное опустошение, словно в один момент мне отрезали руки и ноги. Наверное, поэтому перелом ребер и ноги не кажется таким страшным. Страшным кажется, что я хочу еще раз все испытать, потому что боль лучше ничего. Ад лучше пустоты.