Так и есть, на пороге обнаружился Иштван во всем блеске – ливрея в золотом шитье, позолоченные пуговицы с графским гербом, панталоны до колен, белоснежные чулки, туфли с позолоченными пряжками. Так он по дому и расхаживал. Бойцы его прозвали Павлин-Мавлин, посмеивались вслед, но не обижали. Лейтенант Горский, мой самый молодой командир взвода (месяц как из школы ускоренного выпуска младших лейтенантов, едва усики начали пробиваться), даже с ним сфотографировался. Сказал, что пошлет карточку невесте, пусть полюбуется, какая экзотика попадается на войне – настоящий старорежимный дворецкий, как у нас в царские времена.

С отработанным за десятилетия поклоном Иштван сказал:

– С позволения господина капитана я заберу посуду?

– Да пожалуйста, – сказал я, пропуская его в комнату.

Он сделал пару шагов к столу – и вдруг остановился как вкопанный. Вместо привычного бесстрастно-услужливого выражения на лице появился неописуемый страх, оно побледнело так, что стало белее седых бакенбардов. Я проследил за его взглядом – он был прикован к возвышавшемуся во главе стола графину с портрета (там еще оставалось изрядно пурпурного нектара). Что-то он должен был знать, стервец, – и сам прослужил здесь всю сознательную жизнь, и упомянул как-то мимоходом, что его семейство служило графам Ракели добрых полторы сотни лет…

– Да что с вами такое, Иштван? – спросил я с наигранным удивлением. – Вы словно привидение узрели. Может, вам водички дать?

– Н‑не надо, – выговорил он, полное впечатление, легонько постукивая зубами.

Его взгляд метнулся к портьерам, наглухо закрывавшим картины, потом вернулся к графину – и снова заполошно метнулся к той портьере, что закрывала портрет. Не требовалось особенного труда, чтоб понять ход его мыслей. Он несколько овладел собой – должно быть, сказалась многолетняя лакейская муштра, – но все еще таращился на графин с неприкрытым страхом.

– Ага! – Я сделал вид, будто меня осенило. – Такое впечатление, что вас не на шутку испугал этот безобидный сосуд?

– Это же… это же… – Он снова уставился на закрывавшую портрет портьеру.

– Ну да, – сказал я самым будничным тоном. – Это графин с портрета. Вы знаете, Иштван, у вас очень интересный дом. У меня сегодня ночью была крайне занятная гостья…

– И вы живы, господин капитан? – вырвалось у него.

– Как видите, – пожал я плечами. – А с чего бы мне быть мертвым?

– Некоторые говорят, она сосет кровь, когда приходит…

– Сплетни и наветы, – сказал я. – Очень милая и воспитанная девушка, можете мне поверить, никакой не упырь. А что, был кто-то, у кого она высосала кровь? И очевидцы есть?

– Нет, никто никогда не видел… но некоторые болтают…

– Ну, о красивых девушках вечно болтают всякие глупости, вам ли, в ваши годы, не знать… Хотите что-то спросить?

– Осмелюсь спросить, господин капитан, а… а там? – Он оглянулся на портьеру, закрывавшую дверь в восемнадцатый век.

– Там тоже никаких ужасов. Хотите убедиться? – Я подошел к портьере и распахнул ее примерно на метр. – Как видите, солнышко светит, листочки шелестят, страшнее белки зверя я там не видел. И даже был в том красивом домике. И никакие чудища меня не съели, там вообще нет чудищ. Там всего-навсего та же Венгрия, разве что не девятьсот сорок пятого года от Рождества Христова, а семьсот сорок пятого. Так мне сказали, и я этому почему-то верю. Интересно, а вы?