– Оставляйте, – хмуро сказал Гринь. – Почитаем уж…

Вот она, эта книга, до сих пор у меня стоит…

Старшина встал, подошел к полочке и подал мне толстую растрепанную книгу в бумажном переплете, с одной-единственной закладкой. Сказал:

– Открывайте, где бумажкой заложено. Я тогда, в тридцать третьем, чернильным карандашом и подчеркнул…

Я взял книгу не без любопытства. Синодальная типография в Санкт-Петербурге, одна тысяча восемьсот девяносто четвертый год, труды и поучения преосвященного Исидора, митрополита Санкт-Петербургского, Новгородского и Финляндского. Прочитал отчеркнутые чуть выцветшим чернильным карандашом строчки.

«Нет силы не от Бога! Смущаться ею вам нечем, если вы не злоупотребляете особым даром, данным вам. Мало ли неизведанных сил в природе? Всех их не дано знать человеку, но узнавать их ему не воспрещено, как не воспрещено и пользоваться ими. Он преодолеет и со временем может употребить их на пользу всего человечества. Бог да благословит вас на всё хорошее и доброе».

– Интересно… – сказал я, закрыв книгу и отложив ее на стол.

– Да уж, интересно, – кивнул старшина. – Я так полагаю, вот и объяснение. Я безбожник, но природа – дело совсем другое, в природу как не верить? А у него не только про Бога, но как раз и про природу написано. Архиепископ такой по нашим меркам все равно что генерал, ему с горы виднее. Только вот… Будь я верующим, ни за что б не сказал, что Алеся – от Бога, скорее уж от дьявола…

– Да уж, – сказал я. – И что, она вам ничего потом не сделала?

– Живехонек и здоровехонек, сами видите, – уголком рта усмехнулся старшина. – И мне ничего не сделала, и Гриню тогда ничего не сделала. Я так полагаю, из того самого садистского удовольствия: чтобы мы с ним так и жили дальше, зная, что поделать с ней ничего не в состоянии…

– Тогда? – уцепился я за это его слово. – Вы так сказали, словно было и «потом»…

– То-то, что было. Потом… Через месяц примерно позвонил мне Гринь, поговорить о делах. Только вот дела были какие-то пустяковые, отдельного звонка и не требовавшие. А напоследок сказал:

– Я тут ближе к вечеру собираюсь в ваши места. Заеду к пани Ядвиге, а потом и к тебе, так что жди…

Положив трубку, я натурально хлопнул себя по лбу и выругался последними словами в наш с ним адрес. Даже если наш разговор от скуки слушала телефонистка со станции (у нее была к тому полная возможность), не усмотрела б в его последних словах никакого потаенного смысла. А вот я прекрасно понял, что к чему. Коли уж пани Ядвига первой определила, кто такая Алеся, с помощью своих умений, может, она знала и способ с Алесей покончить? Есть ведь наверняка такой способ, как для всякого другого живого существа, созданного природой, не может не быть. Почему ему это пришло в голову только сейчас? И почему сам я за все эти годы не додумался поговорить с пани Ядвигой? До сих пор нет у меня ответа – но ведь не додумался, какое-то долгое затмение ума нашло…

Он не сам ко мне приехал вечером, еще посветлу – лошадь привезла. Лошадь животное умное и дорогу ко мне прекрасно помнила – Гринь в деревню ездил только ко мне и председателю сельрады, но ко мне было ближе от мосточка – есть мосточек в полукилометре ниже по течению, вот она и… А Гринь править уже не мог, сидел, скрючившись в три погибели, прижав руку к животу. Я его в хату почти что внес и сразу понял, что к чему: та самая Алесина лихоманка – уже никого вокруг не узнает, горит весь, лицо и руки этакими коричневыми пятнышками обметало. Хоть я и понимал, что дело безнадежное, вызвонил ему из райцентра врача. Тот, как несколько раз до того, только руками разводил и говорил, что есть подозрение на тиф. Ну, должен был же он что-то сказать, хотя бы подозрения высказать на какую-нибудь знакомую хворь. Хотя прекрасно знал, как и я: при любом тифе, брюшном ли или возвратном, таких пятнышек не бывает, а при сыпном тифе сыпь совсем иначе выглядит…