Потом… потом так и оставшийся безликим особист предложил чаю, от которого Дмитрий, разумеется, отказываться не стал. К чаю, как выяснилось, прилагался и обед, гречневая каша с тушенкой и ломоть хлеба, после которого его, к неудовольствию лейтенанта госбезопасности – он таки вспомнил, что означают знаки различия! – ощутимо развезло. А что вы хотите? Ведь он уже говорил, что определенно неправильный «попаданец». Пришел в себя с похмельем, затем заполучил в бою контузию, а под конец и вовсе шарахнули по башке прикладом. Короче говоря, голова – явно его самое слабое место… Перекурив после еды, Захаров уселся обратно на кособокий табурет, вопросительно уставившись на особиста.

Тот несколько минут молчал, дымя папиросой, затем пододвинул по столу тощенькую пачку дрянной писчей бумаги и пару очиненных карандашей:

– А теперь придется все описать. Начиная от боя на дороге. Можно без лишних подробностей, только самое важное. И это, Василий… разборчиво пиши, разбирать потом твои каракули! Да бумагу зря не порть, сначала подумай, а уж затем карандашом вози.

Дмитрий, тяжело вздохнув, искренне пробормотал (тут главное, не переиграть):

– Так я ж и так все подробно рассказал, тарщ лейтенант государственной безопасности?! Сколько ж можно?

– Столько, сколько нужно! – широкая ладонь шарахнула по столешнице, отчего керосиновая лампа подскочила на месте, и по стенам землянки метнулись изломанные тени. – Пиши давай!

– Не верите, стало быть? – обиженно засопел десантник, вживаясь в роль.

– Лично я – верю. Нет у меня ничего на тебя. И на этом точка. Но моего мнения недостаточно, потому нужно письменное свидетельство твоих, гм, геройских похождений, лейтенант. Тебе за документы этого оберста – как минимум «Звездочка»[13] светит. И еще кое-чего в нагрузку за задержанное наступление и уничтоженных эсэсовцев. Бойцам твоим и погибшим разведчикам – тоже. Посмертно. Вот только наш с тобой сегодняшний разговор – пока что только слова, хотя документы уже отправлены в штаб фронта. А так будет хоть какое-то документальное подтверждение. Короче, не твое дело. Пиши, давай… писатель. Вернусь через час.

Вот он и писал. Самое смешное, что пользоваться простым карандашом оказалось не так и просто. Тупился, гад, быстро, а порой и ломался, приходилось подтачивать, благо особист об этом позаботился, оставив на столе самодельный нож с деревянной рукояткой. Похоже, и вправду доверяет. Но вот карандаш Захарова откровенно убивал. В школе он использовал чернильную ручку, на политзанятиях в армии и на институтских лекциях – уже шариковую, вот и привык, что карандаши исключительно для рисования или черчения. А тут – исписать полтора десятка листов! Еще и бумага – полная туфта, чуть ли не газетная, надавил чуть сильнее – и все, дырка готова! Когда закончил, пару минут даже массировал одеревеневшую кисть. Бегло просмотрел исписанные листы – вроде все нормально. Вот только почерк… почерк определенно был не его. Интересно, это что, некая мышечная память того, чье тело он занимает? Или как там подобное ученые называют? Видимо, так и есть. Хотя ему это только на руку, у особиста вполне могут оказаться документы, написанные Красновым еще до обмена сознаниями. Если так, значит, повезло.