Эдвард взирал на ее изображение, необычно спокойный для своих лет. «Интересно, о чем он думает?» — гадала Элизабет. Он никогда не говорил о матери, что было естественно, ибо он вообще ее не знал, и, похоже, вид королевы Джейн нисколько его не трогал.

Но Мэри хмурилась. Трон под балдахином с гербом, стоявший на роскошном турецком ковре, и три центральные фигуры расположились на картине между двумя рядами узорных колонн. За теми с обеих сторон стояли королевские дочери. Мэри подозревала, что отец поставил их там, чтобы отделить от законного наследника, занимавшего почетное место рядом с королем, и напомнить всем зрителям, что, хотя он и восстановил право дочерей на трон, они оставались незаконнорожденными. Позиция за пределами магического внутреннего круга объявляла об их положении всему миру, отделяя их от короля и его чистокровного наследника. Эта символика виделась Мэри обидной и унизительной. Но для Элизабет, любовавшейся деталями первого в жизни собственного портрета, картина была великолепна.

Король удовлетворенно смотрел на холст. Художник справился с делом и наконец-то запечатлел для потомков династию Тюдоров. Генрих наклонился, вглядываясь в портреты, пока его взгляд не упал на младшую дочь, и глаза короля сузились.

Элизабет затаила дыхание. Похоже, он все-таки заметил, хоть она и молилась, чтобы этого не случилось, в надежде, что деталь ускользнет от монаршего внимания. Она понимала, что ей не следовало надевать подвеску, но рассчитывала заявить этим миру, что она гордится быть дочерью Анны Болейн, и отважно надела цепочку перед художником. Сразу же после она пожалела об этом и даже пыталась найти живописца, чтобы тот изменил эскиз. Но он уже ушел, и она не знала куда.

К своему облегчению, она мигом смекнула, что буква «А» выделялась не слишком отчетливо. Вся дрожа, девочка молила Бога, чтобы отец ничего не заметил.

Но Генрих лишь повернулся и улыбнулся ей.

— Прекрасный портрет, Бесси! — объявил он.

За его спиной королева Екатерина встретилась с Элизабет взглядом.

— Зрение его величества уже не то, что раньше, — прошептала мачеха. — Радуйся, глупая!

Летом Элизабет, которая в свои неполные двенадцать лет уже немного разбиралась во взаимоотношениях полов, начала замечать, что ее любимая гувернантка все больше времени проводит в обществе Джона Эстли, придворного камердинера. Сперва Элизабет не придала этому значения, но после отметила, что поступь Кэт оживлялась, а щеки розовели всякий раз, когда мастер Эстли как будто случайно встречался с ними в саду. Эти свидания становились все чаще, пока Элизабет не стала подозревать, что тот неспроста ходит за ними следом.

Но к чему? Зачем ему искать общения с Кэт, вполне довольной жизнью и уже немного располневшей? Наверное, они были просто родственниками, которых связывала семья Болейн.

Элизабет нравился Джон Эстли. У него всегда находилось для нее теплое слово, и вовсе не потому, что она была королевской дочерью, — она заметила, что точно так же он относился ко всем детям.

— Привет, мой лютик! — восклицал он при каждой встрече, низко кланяясь.