— Еще бы!

— За что?

— Этот черный… — едва выговорил Якун с сильнейшим отвращением, — этот чернозадый… он зарится на мое золото!

Белоян сказал рассудительно:

— Вряд ли… У хана своего золота столько, что куры не клюют…

— Дурак, — рявкнул Якун. Лицо его стало страшным. — Говорят, ты был человеком? Видать, и тогда был дураком. Я говорю о настоящем золоте — моей дочери. О золоте ее волос, о ее нежной коже, белизне которой завидуют березы и наши северные снега, чище которых нет на свете, о ее свете… И чтобы это грязно-черное посмело коснуться моей дочери? И даже мечтало испоганить нашу золотую кровь богов? Чтобы дети моего рода, что всегда рождались с золотыми волосами… Нет, я не могу даже вслух такое!.. Чтоб среди таких золотых детей появился урод с темной кожей? Ну, пусть не темной, но все эти степняки всю жизнь не моются, от них несет конским навозом, а волосы их черные, как их души!

Похоже, Кучуг все слышал, сидит недалеко, смеяться перестал, в узких глазах блеснула лютая ненависть. Ярл викингов страшно кривил лицо, губы дергаются, а руки шарят по поясу в поисках ножа. Белоян горестно вздохнул, поклонился и отступил.

Улучив время, он подсел слева от Кучуга. Тот что-то рассказывал князю, Владимир вежливо двигал уголками губ, но глаза оставались замороженными. Рядом два места пустовали, бояре то ли вышли подышать, то ли уже под столом. Белоян сел, разом заняв оба места да еще потеснив соседа, налил Кучугу в знак уважения собственноручно:

— Хорошо тебе, хан… Пьешь как чип, но под столом я с тобой еще не встречался.

Кучуг засмеялся довольный, сразу забыв даже о великом князе, а Белоян перехватил искорку благодарности в глазах Владимира.

— Мы, степной народ, крепки в кости! А наш черный кумыс не слабее здешних слабых вин…

— Наслышан много, — кивнул Белоян, — но пробовать не приходилось. Уже чудится, что никакого черного кумыса нет, все брехня собачья… Чего только в Степи не померещится, когда мухоморов нажретесь!..

— Мы мухоморов не жрем, — огрызнулся Кучуг уязвленно. — Это на севере жрут, как олени траву!

— На севере?

— Да. Всякие там мурманы…

— Не за то ли ты так северян не любишь? — обронил Белоян. — Я знаю, один северный властелин хотел бы породниться с тобой…

Широкие брови хана сдвинулись, лицо окаменело. От него сразу повеяло холодом, а волхв, более чувствительный, чем когда был витязем, ощутил ледяной озноб во всем теле, а под ложечкой заныло, растеклась тянущая боль. Тонкие губы хана раздвинулись, Белоян услышал не голос, а скорее змеиный свист:

— Скорее небо упадет на землю, рыбы пойдут по суше, а птицы зароются в норы, чем мы, гордые степняки, дети безбрежной степи, унизимся до союза с нищим сбродом, пропахшим рыбой!

Белояну даже почудилось на миг, что между губ хана мелькнул раздвоенный язык, но движение было настолько быстрым, что он только мигнул в растерянности. Рука дрожала, когда снова попытался наполнить хану кубок.

— Ярл Якун совсем не нищий. У него злата…

Кучуг прошипел зло:

— Да какое у них злато? Едва где-то своруют, тут же в землю зарывают. Что за вера, будто это приносит удачу? Народ на берегу Северного моря туп, глуп, ленив и неповоротлив. Даже драться не умеют, а их викинги — смех для гордого сына степей!