— Стало быть, сильно переживает?

Распутин пожевал бороду, задумчиво протянул:

— Вроде бы и тоскует, а печали настоящей нет… Говорит много. И потом: коли жена исчезла, как же столько дней в полицию не заявлять? А то ишь — совестно, дескать, ему!

— Да, подозрительно! — согласился сыщик.

Распутин взволнованно продолжал:

— В том-то и вся штука! А мысль занозой сидит: дело-то я сделал, а Эмилия благодарить, как уговаривались, не желает?

— И что ты придумал?

— А что, ежели дождаться, когда уйдёт Генрих на службу да и зайти в дом? Только боюсь, служанка на порог не пустит. Скажет: «Господ нету!» — и дверь перед носом захлопнет. А если ты, граф, спросишь, может, тебя и впустит? Ты лицо государственное. Расспроси служанку, она тебе всё выложит, а? Может, Бог даст, самою Эмилию увидишь, посрами её, дескать, обманывать большой грех.

Соколов съел редиску, отправил в рот ложку икры, подумал и решительно произнёс:

— Так не делается! Служанка ничего не скажет. На твоём месте я устроил бы за домом слежку, вот всё сразу и прояснится.

Распутин обрадовался:

— Славно! Последить — всё равно что в душу заглянуть: всё тайное наружу выпрет. Кому из топтунов деньги дать?

— Тем, которые приставлены к тебе, Григорий Ефимович.

— Не, это моя охрана! Видал, как они под микитки поручика подхватили?

— За двести рублей филёры неделю будут пасти дом твоей возлюбленной — круглые сутки. И потребуй с них ежедневные рапортички — отчёт наблюдений.

— Так и сделаю, хоть терпежа во мне нынче нет! Сегодня же ночью позвоню градоначальнику Адрианову, прикажу, пусть насчёт филёров распорядится. Эх, жизнь моя горькая, любовь безответная… — Распутин тяжело опустил голову на руки, по его щекам потекли крупные слёзы. — Нет, граф, ты печаль мою ощущать не можешь! Оченно на сердце тяжко…

В этот момент раздались весёлые крики. Из дальних дверей хороводом по залу двигались цыгане.

Старший с гитарой, Николай, изображая необыкновенную радость, словно выиграл сто тысяч по военному пятипроцентному займу, низко поклонился Соколову, затем обнялся с Распутиным. Распутин стал с молодыми цыганками целоваться в губы, после чего каждой засунул в лиф ассигнацию.

Цыгане весело грянули:

И вдруг Распутин выскочил из-за стола, с диким восторгом вскрикнул:

— Ах, люлю-люлю малина!

И он пошёл вприсядку, с небывалой страстью выделывая затейливые коленца, выбрасывая ноги, ритмично хлопая ладонями по голенищам.

Зинаида, желая угодить Распутину, присоединилась к пляске.

Горький, Скиталец и другие встали в круг, хлопая в ладоши.

Соколов подумал: «До чего же переменчив русский характер!»

Наплясавшись, вновь уселись за стол. Выпили, закусили анчоусами с горячей картошкой. Распутин обнял Зинаиду.

— Какая ловкая до пляски — страсть!

— Да и вы, Григорий Ефимович, — огонь! — И вдруг, словно сомневаясь в своей правоте, слабым голосом произнесла: — И всё же, святой отец, блуд небось дело греховное, а?