Надежда снова посмотрела на него, и глаза ее наполнились слезами боли, досады и любви:
— Эх, ты, Турень-дурень! Любимый мой дурак… Ты знаешь, что тебя за глаза называют «нищий начальник»?
— Знаю. Жалко, что нет такого значка. Я бы носил…
— К сожалению, его бы еще раньше перед тобой выхлопотал себе Равшан Гапуров… Или Назраткулов…
Тура часа два крепился, а потом не утерпел, позвонил в отдел. Старший оперуполномоченный Какаджан Непесов обрадовался:
— Рад слышать ваш голос, устоз… Как вы? Как ваша семья? — Они словно и не виделись утром в управлении. Традиционные вопросы приветствия звучали у Какаджана сердечно. — Как настроение?
— Все в порядке, спасибо. Как вы?
— Тоже все нормально.
— Что нового по «Чиройли»? — спросил Тура. — Сдвинулось?
— Нет. Пока все на том же месте. Нечем порадовать.
— У Пака в рабочем плане значится «Чиройли»? Смотрели?
Непесов помялся, потом, приглушив голос, быстро сказал:
— Нас предупредили, устоз, — не давать никакой информации никому. Приехал следователь по важнейшим делам с бригадой. По вам…
— По мне?
— Я слышал. Так говорят в управлении… А «Чиройли» в плане Пака не значится. После обеда к нему должен был заехать Атаходжаев из Учкувы, но Пак отменил встречу, передал, что будет занят…
— Мне хочется вам помочь.
— Я знаю, устоз. Пак скорее всего в этом кафе никогда не был. Пока никакой ниточки к «Чиройли».
— А к Сабирджону?
— Артыкову? Тоже. Нигде в бумагах он не упоминается.
— Как он характеризуется?
— Противоречиво. Соседи говорят, что был хорошим парнем. А он публично днем пытался украсть машину…
— Может, угнать?
— Квалифицировали как грабеж. Еще кража кассетника. Вы слушаете?
— Да! Да! Где он жил? Почему мы его не знали!
— В Сырдарье. Потом в Урчашме. Сейчас туда поехали Хурсан с одним из следователей. Его мать — Мухаббат — приехала сюда из Урчашмы, к родственникам. Он прикатил к ней.
— Знакомые у него есть? Какие-то связи?
— В Мубеке? Никого.
— Что он делал после того, как освободился?
— Нигде не работал. В основном находился дома. Или разъезжал по друзьям.
— А вчера? Собрали что-нибудь?
— Неизвестно. Соседей не было. Мухаббат с утра ушла к младшей сестре, та сломала ногу. Сидела с племянницей. Сабирджона не видела.
— Выпивал?
— Нет.
— Где он купил коньяк? Установили?
— Нет. Марочный коньяк в Мубеке не продавался. Алишер запросил Сырдарью и Ургут, куда ездил Артыков…
Какаджан резко замолчал и продолжил деловитым тоном:
— Ну, я, пожалуй, буду собираться. Мне надо опросить владельцев автотранспорта…
Видно, кто-то из начальства вошел в кабинет.
— Извини, Какаджан! — сказал Халматов. — Я, кажется, увлекся. Спасибо тебе.
— Не за что… Завтра я дежурю с утра. Может, зайдете?
Прибежал Улугбек, сбросил кроссовки в прихожей.
— Папа, ты дома? — Лицо сына было злое, а глаза — красные.
— Дома, сынок, дома, — Надежда ничего не заметила — доглаживала в столовой кружевную, с жабо, любимую кофточку. — Теперь папа будет бывать с нами чаще… А то у других отцы — все праздники и все вечера дома, — Надежда повесила кофточку на стул, вышла в прихожую, — а наш — все на службе…
— Значит, это правда?!