Такое неожиданное проявление лучших человеческих качеств ставило многих японцев в тупик. Требовалось считать иностранцев врагами, а тут были порядочные и честные люди. Оказалось, что очень хорошие матросы у Путятина, все умеют, много работают, не жалуются и терпят. Кавадзи теперь сам видел все, что сделано русскими в Хэда.

Кажется, у русских народ, привыкший к бедности и тяжелому труду. На кораблях Путятина все делается мускулами. У Перри и Адамса пароходы ходят без ветра. Есть паровые шлюпки, паровые лебедки, подача грузов паровой силой. Опыт общения с русскими более подготовил Кавадзи ко всем этим сложным американским устройствам. При этом Путятин дипломат. Хитер и силен. Иногда он прикрывает свою слабость добротой и человечностью, у него нет иного выхода, и мы не должны обольщаться его чувствами, как и американскими машинами и богатствами. Но консулов мы обязаны принять. В этом он прав. Путятин спросил:

– Получили американцы подпись дайри, как хотели?

– Нет, все сделано так, как с самого начала решили сделать японцы, – ответил Кавадзи.

Но, не имея силы, Путятин сам уступил в вопросе о границах.

Говорят, что однажды Путятин объяснял Посьету и переводчики поняли. Посол будто бы так сказал: «Все дела с Дальним Востоком для Петербурга неясны, столица и правительство не знают. Когда делаются приобретения, им понятно. Но когда уступки – тоже ничего особенного. С этим можно смириться, это мирные соседи, это не Турция!»

Не осквернять священной японской земли предков, ни в коем случае не позволять России иметь консулов, для них нужно отдать куски земли, это страшно, позорно, оскорбительно, чистота идеи нарушается. Вот мнение Мито Нариаки. Абэ не отказывается от его советов.

А до Сахалина бакуфу никакого дела нет. Им не Сахалин надо, им надо повод, чтобы обелить себя за ошибки в американском договоре чистотой идей, и лезут при этом из кожи вон, и готовы друг друга рубить саблями, но пока кланяются и улыбаются. Им в Эдо свои чиновничьи мелочи дороже всего. Они все хватают себя за нос и за уши, а о стране думают меньше, чем в Петербурге.

– Японцы, – говорил в минуты откровения Накамура Тамея, – очень слабый и впечатлительный народ. В нашей стране много людей, которые хотят от кого-нибудь кормиться. Это наша историческая привычка, – добавлял он с виноватой улыбкой. – Это от привычки служить князьям. Такие любят присосаться и добывать средства из любой благородной идеи. Так было с христианскими проповедниками. И так снова будет, когда страна откроется. К любому обществу и к любому иностранцу прикрепятся нахлебники, сочувствующие чему угодно, лишь бы их кормили.

– И будут помогать ему познавать особые тайны японской души... Души Востока... – отвечал Кавадзи.

Поэтому в Японии всегда должна быть строжайшая власть с многочисленной полицией, и народ будет продолжать выказывать чудеса терпения и трудолюбия.

Началось восхождение на высокий и грозный перевал горы Хаконе. В сосновом лесу дорога круто поднимается вверх. Дорога утрамбована. Вот показалась аллея кипарисов и хиноки. Кавадзи идет пешком. Носильщики несут на руках его каго, ящики, портфели, оружие и вещи, которые всегда могут потребоваться вдруг, – палатки, части платья. Каждую вещь несет особый подданный. Армия вооруженных, целая старинная японская армия, сопровождая вельможу, подымается на Хаконе, минуя огромные ряды деревьев лавра, сосен и кипарисов. В лесу глухо, темно и тихо.