Теперь над адмиралом и над всей его делегацией и командой нависла новая грозная опасность.

Путятин более, чем кто-либо, знал обыденность английской жизни, отношения англичан к американцам представлялись ему не по книгам и журналам, а по жизненным примерам.

Позолота на имперском фасаде, ореол величайшего и непобедимого флота и славы не застили ему глаза. Он смел учить своих офицеров и матросов осторожности, недоверию и непримиримой вражде к англичанам, хотя в родных детях его была английская кровь, с англичанами он жил и уживался, к родне был расположен и знал, как тяжек островитянину гнет обязательного величья. Евфимий Васильевич представлял, как жена его могла страдать в эту пору в разлуке со своей родней и с ним. Она всегда все трения политические, приносившие семье огорчения, относила за счет недаровитых политиков в Лондоне.

Путятин в молодые годы плавал в Средиземном и Черном морях. За храбрость в Наваринской битве, когда союзные флоты сражались за независимость и освобождение Греции от турецкого ига, молодой офицер получил русский орден Владимира и Коммодорский крест от греческого короля. С товарищем своим, лейтенантом Корниловым, теперь адмиралом, описал Дарданелльские проливы, а потом, командуя отрядом судов, уничтожал пиратов в Каспийском море, за что получил от персидского шаха орден Льва и Солнца.

После этого Путятин был послан в Англию.

Путятин впоследствии привез из Англии высокую белокурую англичанку, дочь английского военного моряка Ноулса.

Полюбив Евфимия, она полюбила его родину и его императора, казавшегося англичанам таким же великим и опасным, как Петр.

Как сегодня американцы приставали: «Так, может быть, еще не поздно и вы, адмирал, пошлете ваших людей в Шанхай и в Америку...»

«Нет. На Амур – пожалуйста!»

«Нет, это запрещено, как нейтральной стороне...»

«Какое преувеличенное понятие о нейтралитете! Так и нечего воду в ступе толочь!»

«Я бы охотно выручил вас и вашу храбрую команду».

«Что толку! Благодарю за сочувствие!»

Русские нам, мол, друзья, но и с англичанами нельзя не считаться.

– Дайте последний вечер спокойно посидеть, – полушутливо сказал Посьет, вызванный к адмиралу.

– Разве последний, Константин Николаевич? Вам эта Симода еще осточертеет, как начнут за нами приходить американские суда.

– Вы полагаете?

– Обязательно придут... Садитесь и пишите, Константин Николаевич...

Путятин стал диктовать письмо Кавадзи. Сообщал, что теперь, когда договор подписан, он обязуется строго соблюдать нейтралитет Японии. Если придут вражеские суда, то он с командой выйдет навстречу им в открытое море на баркасах и шлюпках и будет сражаться так, чтобы ни единое ядро и ни одна пуля не попали на японскую землю. Теперь между нами заключен договор, и мы свято соблюдаем нейтралитет Японии.

– Хорошо так?

– Да, это уместно.

Утром больше не надо прощаться. Можно мысленно уйти в себя, в сознании свершенного дела, суть которого еще неведома никому. Поручение исполнено совершенно. Но государь доволен будет...

Теперь дожить до весны, построить корабль, обучить японцев способам европейского судостроения и распроститься. Люди мои надежны и крепки. Путятин уверен, что они оставят о себе память здесь. Народ есть народ.