— Нет, я не могу это сделать. Я не могу вот так закончить сессию.

Я открыл дверь, позвал его обратно и сказал:

— Чарльз, я просто соскользнул обратно в свои старые привычки и сделал именно то, что я не хочу делать. Правда в том, что я устал от этой глубокой и трудной работы и на самом деле немного вымучен, и я рад, что в моем расписании на сегодня больше никого нет.

Я смотрел на него и ждал. Я не знал, что ожидать.

— О, Ирв, я знал это. Я знаю вас лучше, чем вы думаете. Я знаю, когда вы не просто терапевт.

Я был в недоумении. После пятидесяти лет практики я думал, что видел все, но никогда раньше новый пациент, входя в мой кабинет, не предлагал мне свою фотографию в расцвете юности. И я немного нервничал, когда эта пациентка, Наташа, крупная русская женщина лет семидесяти или около того, пристально смотрела на меня, в то время как я рассматривал фотографию красивой балерины в позе арабеск, величаво балансирующей на кончиках пальцев одной ноги, грациозно протягивая обе руки вверх. Я снова посмотрел на Наташу, которая сейчас уже не была такой стройной, но в ней осталась грация танцовщицы. Она, должно быть, почувствовала, что я пытался уловить в ней следы молодой танцовщицы, подняла подбородок и повернула голову, дав мне получше разглядеть ее профиль. Черты лица Наташи были загрубевшие: то ли от долгих русских зим, то ли от большого количества алкоголя. «Все равно она привлекательная женщина, хотя и не так прекрасна, как прежде», — подумал я, когда еще раз взглянул на фотографию молодой Наташи, чуда элегантности.

— Не правда ли, я была хороша? — застенчиво спросила она. Когда я кивнул, она продолжила: — Я была прима-балерина театра «Ла Скала».

— Вы всегда говорите о себе только в прошедшем времени?

Она откинулась назад.

— Какой бестактный вопрос, доктор Ялом. Очевидно, вы прошли курс дурных манер, обязательный для всех психотерапевтов. Но… — Она помолчала, взвешивая мой вопрос. — Возможно, это и так. Возможно, вы правы. Но вот что странно, в случае балерины Натальи, закончившей танцевать еще до того, как ей исполнилось тридцать — около сорока лет назад, я стала счастливее, гораздо счастливее, с тех пор, как перестала танцевать.

— Вы закончили танцевать сорок лет назад, и тем не менее здесь, сегодня вы входите в мой кабинет и предлагаете мне эту фотографию, словно вы молодая танцовщица. Словно бы вы должны чувствовать, что сегодняшняя Наташа меня не заинтересует?

Она помолчала, моргнула два или три раза, затем оглянулась на минуту, осматривая интерьер моего кабинета.

— Я видела вас во сне прошлой ночью, — сказала она. — Если я закрываю глаза, я все еще вижу этот сон. Я приехала к вам и вошла в комнату. Она была не похожа на эту. Возможно, это был ваш дом, и там было много людей, возможно, ваша жена и семья, и у меня в руках был большой холщовый мешок, набитый ружьями и приспособлениями для их чистки. Я могла видеть вас в углу, в окружении людей, и я знала, что это вы, потому что видела вас на обложке вашей книги о Шопенгауэре. Я не могла сделать ни шагу к вам или просто поймать ваш взгляд. Там было еще что-то во сне, но это всё, что я помню.