Одним словом, мысли меня непривычно обуревали вплоть до самой перемены, и ничего я так и не надумал, только тошно от себя самого сделалось, от своей мощи бесполезной, бессмысленной, мерзкой.

На перемене мы обычно бродим по коридору. Или на подоконнике сидим. Или у стены стоим с кривыми рожами. Костромина потащилась к подоконнику, запрыгнула, достала из рюкзака термос, отхлебнула, зажмурилась к.б. от удовольствия.

– Ну как? – спросила она.

– Что как?

– Как тебе Света?

– Ничего.

Самый глупый ответ в истории, точно. Даже я это понял.

– Ничего?! – воскликнула Кострома к.б. разгневанно. – Она просто красавица! Ты видел, как на нее смотрели все остальные?!

Честно говоря, я не заметил чего-то особенного. Некоторые смотрели с интересом, кое-кто с испугом. Большинство, пожалуй, даже с испугом. Им столько рассказывали о людях, что люди стали для них легендой.

А еще я подумал, что времена изменились, причем кардинально изменились. Раньше на нас смотрели с ужасом, раньше мы были воплощением ночного кошмара. А теперь наоборот. И детей тоже теперь совсем не нами пугают…

Вообще-то, наверное, это ужасно, когда тебя боятся. Шарахаются, рассказывают про тебя страшные сказки. Противно.

– Хлебни. – Костромина сунула мне термос. – Это какао. Шоколад такой.

– Знаю. Зачем хлебнуть?

Кострома притопнула ногой. Я отпил, что делать?

Какао был горячий, больше ничего сказать не могу. Отхлебнул я хорошо. Вообще мы какао не пьем, зачем нам какао?

– Тебе Света хоть немного понравилась? – спросила Кострома осторожно.

– Понравилась? Наверное…

– Хорошо. Это очень хорошо, Поленов. Теперь скажи с воодушевлением.

– Зачем?

– Не рассуждай, а скажи. Скажи.

– Мне понравилась Света, – сказал я к.б. с воодушевлением.

– Нет. – Костромина со скрипом помотала головой. – Не так. Постарайся, приложи силы, вспомни Свету!

Я вспомнил Свету и сказал:

– Мне понравилась Света.

Так, как только мог, собрав волю и счастье и улыбнувшись.

– Сейчас меня стошнит… – сказала Костромина. – Ладно, над этим мы еще поработаем. Звонок, кажется.

Звонка еще не случилось, но мы все знали, что он сейчас зазвенит, – я почувствовал, как в предвкушении задрожали медные молоточки, а Костромина, кажется, электричество в проводах услышала, она говорила, что иногда его слышит. Впрочем, это она могла вполне и врать.

Звонок.

Он дребезжал долго, бесконечную минуту. Это чтобы дошло до каждого.

После перемены началась астрономия, нам рассказывали про космос. Это очень важно, астрономия у нас четыре раза в неделю. Потому что астрономия зовет в будущее. Затем литература. Она в будущее не зовет, но делает мир красивее. За литературой математика, она тоже полезна, она структурирует ум. Только я ее никак не понимаю, ни алгебру, ни геометрию, математика для меня запредельна. У Костроминой лучше, но тоже не шибко. Математика требует воображения, у нас этого воображения нет. Увы.

С математики я сбежал, ушел то есть, почему-то домой решил пойти, и так слишком много сегодня. Пересек школьный двор, остановился на спортплощадке. Согнул турник, разогнул турник. Завязал турник узлом, развязал турник узлом. Вот и вся тебе физкультура.