Светушка широко улыбнулась и мечтательно выпустила дым:

– Похвальное желание и посыл правильный! Вы молодец, Полина!

– Правда?

– Ну конечно! Завтра приходите в отдел кадров, уверена, они вам подберут что-ни- будь.

– А вы не могли бы замолвить за меня словечко?

– О, какая неожиданная просьба! Сама Полина Поплавская просит о протекции, – Светушка улыбнулась еще шире, – я польщена.

– Светлана Васильевна, пожалуйста! Вы же можете помочь!

– Ну конечно, Полиночка, могу! – Светушка погладила ее по плечу. – Разумеется, могу!

– Спасибо! Я вам так благодарна!

– Боюсь, вы меня не так поняли, Полина. Я могу, но не буду.

– Светлана Васильевна, пожалуйста! Мне не к кому больше обратиться!

Журналистка ухмыльнулась. Качнувшийся под ветром фонарь ярко осветил ее, и Полина вдруг подумала, что никогда раньше не видела у человека такого довольного лица.

– Это ваши проблемы, Полина, не мои.

Полина развернулась и побрела из арки двора на проспект.

Только когда она вошла в вагон метро и двери с протяжным вздохом закрылись за нею, Полина вспомнила, что Светушка, пригласив ее в гости, не только чаю предложила, но еще и всучила ей гениальную повесть своего любимого сыночка. По ее замыслу Полина должна была наизнанку вывернуться и обеспечить публикацию, лучше сразу в виде книги, но на худой конец можно и в журнале.

Полина уж и не помнила, в какую именно кучу она подбросила рукопись юного дарования.

Светка, дрянь, зря на нее злится, а вдруг она действительно положила повесть на стол редактору? Могло ж такое быть, откуда журналистка знает, что не было? Да и времени уже прошло порядочно, рукопись и без ее протекции должны были рассмотреть и связаться с парнем, если бы она представляла хоть мало-мальский интерес. Так что пусть эта дура бесится, что родила бездарного сыночка, а к поэтессе Поплавской какие могут быть претензии?

Полина чувствовала себя героиней сказки про гусей-лебедей, которую ненавидела с детства. Неужели это правда и никто не помогает, пока не унизишься и не прислужишься?

Оставался последний вариант, но Полина чувствовала, что лучше умрет от голода, чем к нему прибегнет. Обратиться к отцу? Нет, ни за что, после того как он ее предал. Да он и не может ничего, максимум, устроит библиотекаршей, но такую должность она и без него найдет. Ах, если бы он только не развелся с мамой, то был бы сейчас таким же известным и влиятельным, как Василий Матвеевич, а может, и больше.

Тогда, одиннадцать лет назад, они были примерно одинаково знамениты, отец даже чуть больше, потому что снимал комедии, традиционно любимый народом жанр, в котором создать по-настоящему талантливое произведение сложнее, чем в драме. Фильмы отца делали прекрасные сборы, он готовился получить Государственную премию и вдруг взял и развелся, наивно думая, что мамин отец ему это спустит с рук. Нет, не угадал. Его сняли с картины, к съемкам которой он уже приступил, и больше никогда не допускали к самостоятельной работе. Те две комедии, которые он успел сделать, засунули на самую дальнюю полку и никогда не показывали по телевизору, и постепенно забылось сначала имя режиссера, а потом и его фильмы. Насколько Полине было известно, сейчас отец преподавал в институте киноинженеров. Она не сочувствовала ему, наоборот, было бы гораздо больнее, если бы он добился успеха, а его славой, богатством и властью пользовались его новые дети. «Так тебе и надо, предатель, ушел от нас, живи в говне!» – шептала она. Жестоко? Может быть, но мама вообще желала ему смерти. Единственное, о чем жалела Полина, – это что мамин отец умер пять лет назад и теперь ничем не мог помочь.