– Полина, как ты себя ведешь, опомнись! Словно тупая пэтэушница!

В ответ Полина только развела руками.

– Ладно, о твоем воспитании пусть беспокоится твоя мать, а я сразу к делу. Надеюсь, ты пойдешь завтра в суд?

– Не знаю. Скорее нет.

– Действительно, ты честно пришла раз, потом второй, а тебя так и не вызвали. Если они не в состоянии организовать работу, то это уже их проблемы, а не твои. Я даже в чем-то разделяю твое негодование, но лучше все-таки дать показания.

Полина усмехнулась:

– Лучше кому?

Тут в кастрюле вдруг поднялась шапкой пена и выплеснулась на конфорку, едва не залив газ. Вонь стала оглушительной.

– Боже, что за помои ты готовишь!

– Это рыба. Путассу, кажется, или мойва, или еще какая-то.

– Что, совсем плохи твои дела?

– Смотря с кем сравнивать, – фыркнула Полина, убавляя огонь до минимума. Ну вот, теперь еще и плиту мыть… Брр, отвратительное занятие!

– Не хами мне! Резюмирую – гражданский долг надо исполнять до конца, и ты обязана рассказать в суде, как умоляла Василия Матвеевича отомстить за себя, а потом звонила Фельдману и похвалялась своим высоким покровителем, который Семена в асфальт закатает.

Полина курила в открытую форточку. Что ж… Сестра Фельдмана просила ее сказать примерно то же самое, а раз такая правда нужна людям, то ее показания станут, ну да, не истиной, конечно, но и не совсем лжесвидетельством.

Ложь – это когда на пользу себе, а тут наоборот. Она выставит себя взбалмошной и мстительной особой ради спокойствия других.

– Там нет асфальта, – буркнула она.

– Что?

– Нет асфальта в той дыре, куда Семен загремел по моей милости.

– Сосредоточься, пожалуйста, это в первую очередь в твоих интересах.

«Ну конечно, в моих, поэтому ты ко мне на ночь глядя и приперлась. Господи, какие люди все заботливые, только и делают, что радеют о благе ближнего своего. В твоих интересах, ты должна, ты такая, ты сякая, тебе лучше… А если кто скажет вдруг: я хочу, мне нужно, то сразу фу-фу-фу, изыди, эгоист несчастный. Только на практике эгоист всего лишь играет в открытую, а „самоотверженный помощник“ морочит людям голову, чтобы они плясали под его дудку».

– Поверь, тебе действительно стоит поступить именно таким образом, – достав из сумочки пудреницу, Пахомова быстро провела пуховкой по щекам и пристально вгляделась в крохотное зеркальце, – и не только ради памяти Василия Матвеевича, но и ради себя самой.

Полина пожала плечами и пристально уставилась в окно. Вот опять: тебе лучше, ради себя самой… А чего бы честно не признаться: «Полина, моя судьба на волоске! Помоги, пожалуйста!»

Пудреница с треском захлопнулась.

– Детка, – начала Пахомова так проникновенно, что Полина чуть не поперхнулась дымом, – мы с тобой долго враждовали, но теперь нам больше нечего делить, верно?

– Верно.

– Признаю, что я была слишком резка с тобою, Полечка, но все можно исправить.

– Не понимаю, с какой стати я должна наговаривать на себя?

– Дорогая, ну где же тут наговор? Ты – тонкая натура, вот и все. Наоборот, у тебя романтическая роль Елены Прекрасной, и сочувствие людей будет на твоей стороне. Ты можешь даже всплакнуть, сказать, что тебе очень жаль… В общем, зачем мне тебя учить, ты натура творческая, сама придумаешь. Главное, не говори ничего лишнего.