а не какой-нибудь там Целователь. Так что давай добавим фразу, скажем, в которой он говорит, что отрежет ухо и отправит его «фараонам».

Это было ужасно. Это было замечательно.

– И последнее, – закончил Гарри. – Речь опять идет о подаче, только и всего, по-прежнему именно великий Джеб сотворил Джека-Потрошителя, – но давай исковеркаем пунктуацию. Лично я никогда не ладил с запятыми. У меня в голове никакие правила не держатся. Кто только их придумал? В общем, я выброшу все эти завитушки…

– Но, – возразил я, – тогда письмо по манере изложения и языку будет принадлежать образованному человеку, а по форме – необразованному. Не вижу, каким образом это пойдет на пользу дела.

– Письмо станет страшным, – сказал Гарри. – И последний гвоздь в крышке гроба – я перепишу его своей рукой. А причина этого в том, ребята, что, в отличие от вас, у меня есть только одно шикарное качество. И это мой почерк. Я до сих пор чувствую жгучую боль в том месте, где сестра Мэри Патриция десятки раз ударяла меня по руке стальной линейкой. Эта девочка лупила от всей души. Так что поверьте, чистописание я усвоил. Это придаст – ну, не знаю, таинственности. С одной стороны, вроде бы так, а с другой – вроде бы эдак.

– Должен сказать, это великолепная мысль, – подхватил О’Коннор. – Если провернуть все нужным образом, это позволит увеличить тираж на десятки тысяч экземпляров, а сотворенный Джебом Джек станет главным чудовищем девятнадцатого столетия. А может быть, и двадцатого.

Кто я был такой, чтобы возражать против подобного безумия? Я не имел морального права возражать с противоположных позиций, поэтому просто угрюмо кивнул и сел на место. Назвался груздем – полезай в кузов.

– Замечательно! – воскликнул Гарри и с воодушевлением принялся за работу, расчистив место на столе.

Мы с О’Коннором смотрели на то, как он на удивление красивым почерком переписал мои слова на лист чистой бумаги, так что действительно получилось нечто похожее на послание от самого дьявола, если старик действительно обучался у монашек, а если хорошенько подумать, возможно, так оно и было!

Закончив, Гарри взял бумагу за уголок, помахал ею, чтобы высохли чернила, затем сложил и засунул в конверт.

– Схожу найду какого-нибудь мальчишку и прослежу за тем, чтобы он опустил письмо в ящик Центрального агентства новостей, – сказал он. – Черт возьми, весь город содрогнется до основания! А мы будем готовы запрыгнуть на лошадь первыми.

– Великолепно, Гарри, просто блестяще! Джеб, ты согласен?

– Пожалуй, – обиженным тоном произнес я, потерпев поражение во всех раундах.

Я написал бесчестный документ, затем возгордился своим творением, словно совершил нечто благородное, и вот теперь, совершенно абсурдно, я чувствовал себя униженным тем, что другие осквернили честность еще больше. Внезапно мне показалось, что меня стошнит.

– В таком случае, ребята, – сказал О’Коннор, – возвращаемся к нашим делам.

Надев шляпу и пиджак, Гарри улыбнулся так, словно только что съел рождественского гуся.

– Я вас больше не держу, – сказал О’Коннор, и Дэм удалился. О’Коннор повернулся ко мне. – Джеб, будь веселее. Это бизнес. Вот так мы работаем, так работали и будем работать всегда. Ну, а теперь ступай заниматься своими делами и жди, когда заварится каша.