– Vas ist? Gott verdammt! Vas ist?[26] – услышал я, как он спрашивает у пони, чье благополучие ему, по-видимому, было безразлично.

Пони, несомненно, также не испытывал к своему хозяину никаких теплых чувств. Он не двигался с места, все его суставы словно превратились в жесткие железные сочленения от страха к той незнакомой форме жизни, которую он учуял (несомненно, он также учуял запах крови) и которую видел своими огромными глазищами, похожими на бильярдные шары.

В темноте вспыхнула спичка, и кружок света от нее достиг кончиков моих пальцев, но не дальше; я находился от зоны видимости всего в одном волоске. Человек держал спичку в трясущейся руке, невозмутимо дожидаясь, когда она догорит до пальцев. Он начал разворачиваться, изучая то, что окажется освещенным. Повернувшись направо, переместил конус света, и показалась черная одежда моей прекрасной, затем плечи, потом бледное, спокойное безжизненное лицо, а рядом с ним – алая, словно кровь Агнца, пролившаяся с креста на Голгофе, атласная лужица ее собственных жизненных соков. Она оказалась такой красной… Я до сих пор еще ни разу не видел кровь своих женщин при ярком свете – только в тусклом сиянии полумесяца.

– Mein Gott![27] – воскликнул человек.

Дрожа от страха, он стоял, силясь принять решение, и наконец его принял.

Крепко стиснув нож, собрав всю мышечную силу, я сидел на корточках, готовый стремительно распрямиться и наброситься на своего противника, убить его, и он действительно едва не ринулся навстречу смерти от моих рук. Однако в самое последнее мгновение развернулся, но не ко мне, а назад, к воротам.

Выскочив в ворота, человек что есть силы побежал влево, и я услышал, как он колотит в дверь анархистского клуба, выходящего на Бернер-стрит. Я узнал этот звук в тот самый момент, когда человек сообразил, что дверь не заперта, и распахнул ее.

Я был в ловушке. Мне было уже слишком поздно самому бежать к воротам, поскольку путь к ним по-прежнему преграждал проклятый пони, и даже если мне удастся кое-как мимо него протиснуться, к тому времени, как я доберусь до улицы, она уже будет запружена возбужденными русскими революционерами и вегетарианскими социалистами, которые повыхватывают ножи из всех укромных мест, а во дворе у меня за спиной не было ничего, что могло бы открыть дорогу к бегству, – только запертые мастерские, жилые дома и маленькое заброшенное строение.

Бежать было некуда.

Когда пришло известие об убийстве в Датфилдс-ярде, меня не было в отделе новостей, хотя, поскольку Джек, как я теперь о нем думал, наносил свои удары по выходным и поздно ночью, я перестроил свой рабочий график так, чтобы находиться в редакции и быть готовым лететь на место тогда, когда он с наибольшей вероятностью в следующий раз даст о себе знать. Однако на тот же самый распорядок дня перешел Гарри (а также мистер О’Коннор, Генри Брайт и еще несколько человек – если хотите, отряд быстрого реагирования, нацеленный исключительно на одного Джека), поэтому именно он помчался туда, оставив меня допивать горький чай в комнате отдыха, где я сидел в отвратительном настроении.