Как говорится, в праздном мозгу находит себе дело дьявол, поэтому мы все дружно стали негодяями, и подумать только, что именно мне было суждено войти в историю как величайшему подлецу.
Я переводил в печатный текст скоропись, какую-то чепуху, которая должна была отправиться на четвертую страницу под рекламой средства от изжоги и вздутия живота, когда ко мне подошел паренек-рассыльный и сказал:
– Сэр, мистер О’Коннор хочет поговорить с вами.
– А?
– Прямо сейчас, сэр. Как я понимаю, дело срочное.
– Ну хорошо.
Встав, я надел старый коричневый пиджак и прошел следом за пареньком по коридору до конца. Паренек постучал в дверь, и мы услышали грубый хриплый голос с ирландским акцентом:
– Заходите!
О’Коннор не придавал никакого значения роскоши. Смею предположить, кабинет главного редактора «Таймс» представляет собой изысканное помещение с камином, оленьей головой на стене и гигантским глобусом, в нем нередко наслаждаются хорошими сигарами и марочным портвейном. Кабинет главного редактора «Стар» был развернут на сто восемьдесят румбов в противоположную сторону. Неказистый – или, наверное, тут лучше бы подошел эпитет «практичный», ибо на самом деле это была просто большая комната с письменным столом, еще одним столом и несколькими книгами. На письменном столе стояли длинные иглы с наколотыми на них десятками гранок, из которых будет составлен сегодняшний номер «Стар». На столе я увидел макет первой полосы, а на ней – ничего столь же динамичного, как «ИЗВЕРГ», а лишь обычная безликая чепуха вроде «ТРИНАДЦАТЬ ЧЕЛОВЕК УБИТЫ В АФГАНИСТАНЕ» (у меня мелькнула мысль, наших или чужих), «ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ ЗА СВЕДЕНИЯ ОБ УАЙТЧЕПЕЛСКОМ УБИЙЦЕ УДВОЕНО», «ЕПИСКОП ПРИЗЫВАЕТ К СПОКОЙСТВИЮ» и «ЗАКОНОПРОЕКТ ОБ ОСВЕЩЕНИИ УАЙТЧЕПЕЛА ОТКЛОНЕН».
О’Коннор сидел за письменным столом, а рядом с ним, практически невидимый, поскольку он находился в тени на фоне окна, отчего черты его лица оставались в полумраке, сидел еще один мужчина. Они тепло беседовали между собой, заключил я по их позам, по запаху сигар (одна, еще тлеющая, лежала в пепельнице, пуская в воздух струйку дыма) и тому обстоятельству, что перед обоими стояло по стакану.
– Садись, – приказал О’Коннор. – И, может быть, капельку старого доброго ирландского виски?
В его стакане оставалось немного золотисто-янтарного напитка – я еще не знал, то ли это норма, то ли следствие чрезвычайной ситуации.
– Сэр, я не пью, – сказал я. – Мой папаша-пьяница, в настоящее время спящий в земле Дублина, пил столько, что этого хватит не только на мою собственную жизнь, но и на жизнь моих сыновей, если только они у меня будут.
– Как тебе угодно. Ты уже знаком с Гарри? Ваши пути еще не пересекались в редакции отдела новостей? Хотя Гарри, как мне хорошо известно, не из тех, кто просиживает штаны в редакции.
– Здоро́во, приятель, – сказал Гарри, поднимаясь с места и протягивая свою огромную ручищу.
Должно быть, это его соломенная шляпа с широкими полями, какие носят лодочники, лежала на письменном столе О’Коннора, поскольку только американец будет носить такую шляпу там, где лодок нет и в помине. У него было крупное угловатое лицо с обезоруживающей улыбкой под отвислыми рыжими усами, открывающей огромные лопатообразные зубы. Одет он был в итонский пиджак с белой отделкой, белую сорочку, темно-синий сюртук в клеточку, цветной (красный) галстук, белые брюки в темно-синюю полоску и белые штиблеты с белыми носками. Где-то здесь должна была быть регата? Генри собрался прокатиться с дамой на лодке по Темзе? Или же ему предстоит занять место рулевого на восьмерке в принципиальном противостоянии с командой из Оксфордского университета? Но я списал все на отвратительное американское невежество; тамошний народ начисто лишен чувства традиции и совершенно неспособен читать намеки и понимать, что они означают. Американцы нацелены исключительно на результаты или, точнее, деньги. Они забирают и присваивают все, что им приглянулось, не обращая ни на кого внимания.