— Как это Риска — царица? А я тогда кто?

— Ты мать царева.

— Не хочу быть матерью царевой, хочу зваться как матушка Ейропейского монарха Беренгера Четвертого!

— И как же?

— Королева-мать!

— Мама! — застонал Жовел, только-только примеривший звание «Золотой лоб». — Надо же соблюдать пропозиции! Если у нас царство, то и зовитесь матерью царевой.

— Цыц, Жовелка! Я тебе зад подтирала лопухом, а потому имею право зваться так, как хочу!

Жовел сдался. Лишь бы не вспоминать о лопухах, которые по бедности служили не только подтирочным материалом, но еще и посудой, и защитой от дождя, и покрывалом, когда ночь заставала в пути.

— Рассказывайте, мама, — Жовел едва сдерживался. Он даже обхватил себя руками, чтобы чего-нибудь не сломать. Он ждал, пока ее искупают и переоденут, скрипел зубами, пока матушка вкушала ягненка с черносливом, дергал щекой, пока она не торопясь цедила пиво. Как только дно пустой кружки коснулось скатерти, царь поставил стул напротив матери и сел, строго глядя в осоловевшие глаза. — Как вам взбрело в голову сбежать от охраны? И позвольте поинтересоваться, что вы делали на острове, пока оставались без пригляду.

— Ну, — матушка подняла глаза к потолку, — я гуляла на пристани, рассматривала корабли, их причудливых пассажиров… Знаешь, сынок, — деланно оживилась она, — там встречались такие уродцы, что их впору в цирке показывать!

— Вы мне, мама, зубы не заговаривайте. Говорите, как и где встретили лорда Ракона? Чего такого изволили рассказать, если после вышей беседы он до смерти напугал Ульриха Большие яйца. Смотрите мне в глаза, мама!

— Твой Ульрих пьяница! — небрежно махнула рукой старушка. — Мало ли что ему в голову взбрело?

— Ульрих — мое доверенное лицо, и просто так он панику поднимать не станет. Раз устроил спешную эвакуацию, значит, причина была серьезной. Я жду. Иначе вы до конца своих дней из покоев не выйдете.

Жизнь Давшая шумно вздохнула, мысленно прикинула, какую выбрать тактику защиты, и с жаром произнесла:

— Да я, сынок, тебя и наше царство защищала! Можно сказать, грудью прикрыла!

— Мама!

— Клянусь Молотом, все так и было! Иду это я по улице Блуда…

— Где?!

Гномка моргнула.

— Так это… заблудилась я. Там столько домов и все красивые! Иду, пялюсь на них…

— Мама, ближе к делу!

— Бреду, значит, и не знаю, в какую сторону податься. Вдруг вижу девку красивую на Торги ведут. Прошла бы мимо и забыла, если бы не заметила спешащего туда же Ракона. И тут меня будто киянкой по ноге ударило! Он — дракон, у нее на голове венец из поникших лютиков — все как в пророчестве! Вот и решила я герцога напугать, чтоб уж наверняка за ту шальную девку в торг не вступил, а вместе с ней и за поникшие лютики. Говорю ему замогильным голосом: «Не покупай увядших цветов, иначе все в твоей жизни пойдет наперекосяк! Голову, как пить дать, потеряешь!»

— Мама!!!

— А чего я такого сказала? — Жизнь Давшая посмотрела на царя честными глазами. — Никто, кроме родного сына, не смог бы меня упрекнуть в излишней болтливости. Я все сделала верно. О том свидетельствуют поступки дракона: он испугался обещанной кары, оттого и побежал к пьянице Ульриху. Наши поникшие лютики в безопасности.