Ну-ну. Для него постарались, и это необходимо было оценить. Привсбитая прическа, немного грима, легкое сиреневое крепдешиновое платье ("а так она уже ничего, только передние зубки немного портят"), в руках у нее ножи и стопка тарелок из сервиза "для гостей". Следом шли ее мать с жаровней, полной сладко дымящейся крольчатины, и дед-отец с малышом и бутылкой вина. Глеб встал и принял бой.
Его рассказы стоили ужина. Под сырокопченую ветчину, оленье жаркое и всевозможные виды салатов, под тончайший хрустящий картофель в гусином жиру и с ярчайшим "хренодером" можно было с увлечением рассказывать про университет и про Интернет, про закулисье Большого и про загулы Ефремова-младшего. Коронкой же, на десерт из белого домашнего пирога с грушево-крыжовниковой начинкой, облитого брусничным желе, стал рассказ, как они с Прохановым устраивали Хасбулатову и Руцкому встречу с русской творческой интеллигенцией, о существовании каковой те до того даже и не догадывались.
Родители были убиты наповал. Светлана могла торжествовать - уж на неделю они теперь обязаны быть абсолютно послушными. Провожали его "по уму", завернув с собой "для вашего Анюшкина" что-то еще теплое. Маленькое, бледное, в дымке солнце уже совсем приклонилось к далекой сиреневой седловинке, настроение было эйфорическим. Выпустив на свет хотя бы частичку своего прошлого, Глеб уже не чувствовал себя только беспаспортным бродягой в чужой одежде, ему даже захотелось самому теперь оказывать покровительство, выслушивать исповеди и выносить вердикты. В машине было душно, они разом опустили стекла. "Нет, она действительно ничего. А кстати, кто и где ее мужик? На сколько же тянет такой домик? И... лошадь? Так-так, парень, не надо забываться. Не так уж ты еще и жив".
...Светлана поддала, и "Нива" опять запрыгала мимо базарчика с новеньким киоском "Санта-Барбара", недостроенного храма, мимо Администрации с двумя повисшими флагами, еще каких-то казенных домов и выскочила на окраину. Здесь они повернули не в ту сторону. И Глебу вспомнилась история его друга, который в таймырском поселке отбил у бичей в магазине одного чукчу, и потом целый месяц его водили по гостям, где он за обильными обедами под аплодисменты неразличимых родственников рассказывал и рассказывал на "бис" историю своего героического поступка. Светлана усмехнулась, но продолжала молчать. Так куда же она его везла?
Дорога, по которой они двигались теперь, широким мостком пересекла разошедшуюся рукавами речку. "Р. Чемал", - успел прочитать он название и увидел, как эта река прямо перед ним становится озером. Превращается в озеро. Вытянутый, почти правильный эллипс был идеально гладок. И, как самое совершенное зеркало, эллипс точно - до крошечной черной точки далекого орла - повторял розовое вечереющее небо с подкрашенными светлым фиолетом, приплюснутыми загорными облаками. Только одно из этих облаков, перевалив ближнюю, уже затененную до синевы вершину, было белым-белым. Машина медленно подкатила к воде, двигатель замолк. В наступившей тишине откуда-то слышался глухой шум, не похожий на уже привычное речное журчание. Они вышли. Отсюда, немного сверху, была хорошо видна прозрачная глубина. Метров на десять в этой ледяном неподвижном хрустале высвечивались острые, неокатанные камни, не покрывающиеся ни тиной, ни илом. Чистота. Свежесть и смерть. Вода была космически пуста... В любой среднерусской луже уже через пару дней заводится хоть какая-либо живность. А здесь было стерильно... От этой холодной красоты защемило, захолодело в груди, игривость пропала. Глеб вновь посмотрел на Светлану: зачем они здесь? И что теперь дальше? Она, вытянувшись на полупальцах, жадно искала глазами что-то на той стороне. "Вон, вон она". На том берегу среди темных сосен стояла, опустив голову, белая кобылица, точно такая же, как и Светланина. К ней откуда-то неслышно подбежал рыженький жеребенок и ткнул мордочкой в вымя. Присосался, замахал хвостиком. "Теперь можно", - она за рукав потянула его к воде. По самой кромке мелкокаменистого берега они пошли на близящийся шум. Теперь Глеб и сам понял, в чем дело, плотина. Озеро было рукотворное. Впереди, у обреза идеально гладкой воды, возвышались две квадратные башенки, виднелось латаное-перелатаное железное ограждение. Шум нарастал с каждым шагом. И когда они взошли на саму плотину, разговаривать уже было невозможно. Но и не нужно. За спиной спало мертвое зеркало. Перед ними рождалась новая река. Четыре мощные пенные струи почти отвесно падали в узкую горловину между круто нависающими утесами. Там они на мгновение затихали, обретая ярко-изумрудный цвет, и вдруг чуть дальше взрывались бешеными водоворотами под пузырящимися пенными шапками. Скручиваясь спиралями, струи замирали в общем противоборстве и дальше внизу, не в силах расплестись, затихали окончательно. Теперь бутылочно-зеленая река, еще кривясь и вздрагивая, упруго уползала дальше за поворот, где она вливалась в белесую Катунь и долго плыла с ней рядом, не смешивая с известковой мутью своих обновленных падением, прозрачных вод.