– Я знаю, доктор, но так я по крайней мере не бессловесный зверь, и я не хочу пугать дочь. Могу я ее увидеть?

Я улыбаюсь, а доктор в замешательстве оглядывается на Донателлу.

– Позовите верховного старейшину, – просит он.

– Которого?

– Рамона, – раздражается мужчина. – Позовите Рамона.

Что это значит? Мой истинный дал какие-то указания? Или дочь с ним?

– В этом нет необходимости, – говорит Рамон, входя в палату. – Я здесь.

Сара не с ним – отмечаю я, и это как-то неправильно. Я гоню это чувство, потому что оно в принципе неправильное. Я жива. Моя дочь жива. Здорова. Я родила почти в срок, может, немного раньше, но это не критично. И Рамон здесь, рядом. Даже, наверное, успел подержать малышку на руках. Рассмотреть ее прекрасное крошечное личико. Чего и я очень хочу. Всем сердцем!

Рамон оказывается рядом с постелью и берет меня за руку, сжимает мою ладонь, крепко, но бережно.

– Я волновался, nena. – У него глухой голос, а вид донельзя уставший. Такой, какой бывает, когда не спишь всю ночь. – Безумно волновался за твою жизнь.

Его слова пробирают меня до дрожи, а в груди откликается тепло. Потому что, несмотря на усталость, Рамон смотрит на меня с нежностью и… грустью? Откуда, бесы меня забери, в его взгляде эта грусть? Или, вернее, почему?

Я плохо помню роды, да и весь вчерашний день. Боли было столько, что, наверное, разум просто повычеркивал наполненные ей фрагменты моей жизни. Но сейчас все это будто восстанавливается в моей памяти, показывая мне то, что я забыла. Или предпочла забыть. Так же кусочками. Например, как я выбрала дочь, когда Сураза сказала, что выживет одна из нас.

– Я ни о чем не жалею. Если бы было нужно, я бы выбрала то же самое. Жизнь Сары.

– Знаю. Я тоже.

Это он про то, что заставил меня перекинуться в волчицу? Сейчас я даже благодарна ему, потому что жить лучше, чем умереть, с этим не поспоришь.

Рамон целует мою руку и обращается к медикам:

– Как она?

Оказывается, у меня хорошие показатели, но с трансформацией я поторопилась, потому что у меня разошлись швы. Приходится выдержать все обязательные медицинские процедуры, прежде чем мы с Рамоном наконец-то остаемся одни. Наверно, когда я уже окончательно теряю терпение.

– Я хочу ее увидеть, – заявляю я. – Увидеть Сару. Ты же можешь ее принести ко мне? Это же не запрещено? Даже если запрещено… Я должна ее увидеть! – последнюю фразу я рычу, потому что то неправильное чувство возвращается. Оно как настойчивая, тревожная мелодия будильника, либо писк какого-то насекомого. Зудит и зудит. И все, что мне хочется, это избавиться от этого писка и от этой мысли.

Что с моей дочерью что-то не так.

Рамон смотрит прямо мне в глаза, и это внушает надежду. Надежду на то, что все хорошо.

– Об этом. С Сарой все в порядке. Она просто пока не здесь.

– Что значит «не здесь»?

Пазл щелкает в моей голове, и я вспоминаю о словах Альмы. О том, что верховные в обязательном порядке отдают своих детей. Вспоминаю, и у меня темнеет перед глазами.

– Ты отдал? Ты отдал нашу дочь!

Я порываюсь вскочить с постели, рискуя новыми швами, рискуя собой. Я должна встать и во всем убедиться. Убедиться, что это не злая жестокая шутка. Но Рамон мне не позволяет встать, удерживает, почти придавливая собой.