– Но мы и так бессмертны, Данзан. Нам дано знать, что души уходят на перерождение.

– Я неохотно верю в то, что не могу доказать, – покачал головой Черныш. – Знаешь ли ты хоть один случай памяти о прошлой жизни, Алмаз? Можешь гарантировать, что это не божественная придумка для спасения человечества от осознания бессмысленности бытия и получения от нас молитв и жертв? Но даже если так… пусть мы перерождаемся. Я все же склоняюсь к тому, что это правда. Но – теряя весь опыт. Возрождаясь с другими умениями, в других телах. Я хочу убрать божественную рулетку из этого уравнения. Уничтожить петлю обесценивания прошлого опыта. Я хочу долго жить, Алмаз. На сколько еще хватит нашего резерва, ты не думал? Тебя не страшит, что наш путь конечен и вечно мы его продлевать не сможем?

– А если весь смысл в опыте душевном, а не умственном?

Черныш отмахнулся.

– Не уходи в дебри философии, не люблю болтовни на темы зрелости души. Это недоказуемо. Я мечтаю о бессмертии физическом.

– Убивая по пути к нему? Ты не видишь парадокса?

– За все нужно платить, Алмаз. Я не жалею других. Но и себя тоже, или поспоришь? А раз ты заговорил о перерождении, не пойму твоей жалостливости. Убрал бы я Бермонта, так он бы вернулся после перерождения. Я ведь разрушил бы только физическую оболочку.

– Но за свою ты держишься и не хочешь ее разрушать, – заметил Алмаз.

– И уже объяснил, почему. Ты просто не можешь простить, что у меня хватает духу делать для мира грязную работу. А у тебя нет. – Черныш поднял глаза к потолку – чтобы еще раз убедиться, что просевшие стихии не восстанавливаются. – Ты предпочитаешь сдохнуть чистеньким. А я – жить, пусть чуть запачкавшись. Не думай, что мне доставляет удовольствие убивать мальчишек типа Бермонта.

– Этот мальчишка ведь надрал тебе задницу, Данзанушко, – усмехнулся Алмаз.

– Глупость, – буркнул Черныш, – я бы его размазал, если бы у меня была еще пара секунд. Но я рад, что все решилось без моего участия, с чем бы последнее ослабевание стихийного фона ни было связано. Хотя понятно с чем. Надеюсь, Жрец вернется раньше, чем стихии иссякнут окончательно и мы с тобой, Алмаз, станем двумя кусками разумного быстро стареющего мяса. Как думаешь, насколько хватит нашего резерва и стихийных накопителей в отсутствие самих стихий? Сколько мы проживем? Десять лет? Двадцать? Или сразу рассыпемся в прах?

– Свидерский ставил на себе эксперимент, но он осознанно откачивал резерв, – проговорил Алмаз.

– А если принять за точку отсчета гипотезу, что наши тела – это биологические стихийные накопители, и сохранят в себе часть стихийных потоков даже после смерти самих стихий, то надежда есть…

Старов продолжал смотреть на него с раздражающим сожалением.

– Ты в любом случае не проживешь долго. Тебе отрубят голову в Бермонте, – напомнил он.

– Не смеши, – отмахнулся Черныш. – В конце концов, ты меня вызволишь и спрячешь, еще и сам откусишь Бермонту за меня голову. Слишком сентиментален, Алмаз, даже не спорь, этим мы и отличаемся. Я бы ради тебя и пальцем не пошевелил.

– Раньше бы пошевелил, – Старов не стал спорить.