— Дай сюда, дура, — буркнул он, сдергивая с девочки очки. — И катись домой, пока тебе не всыпали.

Картинка начала блекнуть, сжиматься.

И это все?! Неужто из восьмидесяти пяти лет жизни не сыскалось ничего более важного для определения следующей инкарнации? Это какая-то ошибка! Нелепый произвол рулеточного колеса!

Но исправить что-либо было уже нельзя.

Вада почувствовал, что с ним происходят какие-то изменения. Он переставал видеть контуры собственной фигуры. Она стала прозрачной, медузообразной. Границы размылись, поплыли. Настал миг окончательного расставания с материальной сущностью.

Известно, что людям истинно святой жизни удается забрать с собой из этой жизни собственное земное тело, так что от праведника остаются лишь волосы да ногти. Но Вада праведником не был и власти над своей физической оболочкой не сохранил.

Прощаясь с телом, он испытывал щемящую грусть. Пусть оно было изношенным, никчемным, а все равно жаль. Такую же примерно жалость чувствуешь, когда выбрасываешь изношенную одежду, с которой связано много воспоминаний.

Старый маньчжур Вада перестал быть старым, перестал быть маньчжуром, перестал быть Вадой. Он вошел в бардо Становления и превратился в шарообразный сгусток невоплощенного духа.

Прозрачный мерцающий шар покачался в пространстве и, подхваченный ветром, отправился в облет Шести Миров.

Когда человеку настает ку-ку, хорошего тут мало. Совсем нисколько. От жуткой боли Влад ослеп и оглох. Его вроде как вообще не стало. Но если б вообще не стало, не было бы так хреново и так страшно.

Вдруг незнакомый голос, в конкретном таком напряге, заверещал, вернее прощелкал и профыркал невероятный набор звуков: «эсцтясцъяэяоцхсяанцмляиа! эсцтясцъяэяоцхсяанцмляиа!»

Фиг его знает, что это значило. Ну, кроме того, что к Владу вернулась способность слышать.

«нцнмътяпрусрнмгбыъмолцорэяся! — еще на большем нерве с заиканием проистерил тот же голос. — ээрырюъчюруцэябёъьр!»

В ту же секунду Влада отпустило. Боль перестала терзать его несчастное развороченное тело. Пропала, будто ее никогда не было. Осталась только паника.

Но неведомый диктор, каша во рту, произнес следующее магическое заклинание: «ээрылнпрфяцэябёьр», и ужас тоже улегся. Сделалось Владу мирно и спокойно, как от пары затяжек хорошим хашем, когда реально отрываешься от повседневной суеты и воспаряешь в астрал.

Именно это Влад и сделал. Воспарил. То есть в натуре воспарил, к потолку. Что-то оттягивало правую руку, мешало подъему. Плоская фляжка коньяку. Она стояла на стойке сбоку. Когда он успел ее цапнуть и зачем, хрен знает. Хотел Влад бросить ненужную тяжесть, но вместо этого сунул фляжку в карман. Кинул вниз последний взгляд. Передернулся.

Внизу было мусорно и муторно. Обломки, дым, запах требухи и дерьма, кто-то вопил во всю глотку. Влад из этого стремного бардака улетел, не оглянулся.

Унесло его высоко вверх, в черное ночное небо. Сначала показалось, что в простор, но после того как пару раз приложился локтями и коленками о жесткое, допёр: это он поднимается в узкой трубе с прозрачными, не то стеклянными, не то пластиковыми стенками. Поднимается плавно, но на хорошей скорости. Огни терминала и взлетной полосы стали размером с неоновый рекламный щит, а в стороне выплыл здоровенный торт, утыканный свечками, — столица нашей родины город Москва.