– Ты меня задушишь, – прохрипела Дашка, глаза которой вмиг прояснились: в них заплясал первобытный ужас.

– Да, – Молчанова не ослабила хватку, – и на всю жизнь сяду в тюрьму! Я только этого и хочу!

Через несколько секунд она остановилась. Сама. Уползла, как побитая собака, оставив Дашку зализывать раны. Олег тут же бросился к дочери. Краем глаза Маша успела заметить, что испуганная девочка даже не думает отталкивать отца – позволяет ему осматривать шею, на которой четко обозначился тонкий красный след от жесткого ворота.

До утра в доме никто не сомкнул глаз. Молчанова сидела, уставившись в одну точку: ее раздирала на части такая острая смесь боли и стыда, что это чувство было не совместимо с жизнью. Она хотела лишь одного – умереть. Нет смысла ехать куда-то – в ее жизни никогда больше не будет детей. Она сама ничем не лучше тех родителей, которые издеваются над своими чадами и лишаются за это родительских прав.

Но когда время пришло, Олег молча вошел в комнату и строго посмотрел на жену. Она не посмела возразить: послушно поднялась, стала собирать сумку. Также безмолвно на другом этаже Дашка складывала в рюкзак свои вещи. Ни по дороге в аэропорт, ни в самолете они не сказали друг другу ни единого слова. Олег сидел между ними, словно телохранитель и арбитр: ни на секунду не ослаблял своего внимания. Маша видела, что он не осуждает ее за ночной срыв, понимает чувства жены, но, повторись это когда-нибудь вновь, уже не простит. Она останется одна.

Незнакомый город встретил проливным дождем. Из аэропорта они взяли такси, доехали до нужной улицы, после чего водитель долго плутал по разбитым дворам в поисках здания опеки – старого двухэтажного барака. Наконец нашлось и оно. Развороченный асфальт перед входом, щербатые ступени и растрескавшийся от времени кафельный пол. Дверь в кабинет была открыта, но обе сотрудницы оказались заняты: каждая беседовала со своим посетителем. Маша опустилась на старый диван напротив двери. Дашка пристроилась на противоположном подлокотнике, подальше от матери, а Олег стал мерить шагами темный коридор, старательно не выпуская из виду дочь и жену.

Молчанова сидела без движения, прикрыв глаза. Она не могла думать ни о чем, кроме собственной семьи. Ее мир снова стал призрачным, шатким. Он не был опорой ни для нее самой, ни для Даши, ни для Олега, а значит, не мог оказаться подходящим убежищем для маленького человека. Как можно брать пассажира на борт тонущего корабля? Как можно звать в дом гостя, когда крыша сотрясается и стены ходят ходуном от мощных подземных толчков?

– Вы ко мне? Проходите!

Полная миловидная женщина проводила посетителя, немолодую даму, до двери и теперь с интересом смотрела на Машу, Олега и их дочь. В проницательных карих глазах читалось недоумение.

– Вы Вера Кузьминична? – Молчанова тяжело поднялась с дивана.

– Да.

– Тогда к вам. Моя фамилия Молчанова, мы из Москвы. Вчера созванивались с вами по поводу десятимесячного мальчика.

– Ой, что же вы сразу не сказали?! – И без того круглое лицо расплылось в солнечной улыбке: женщина нашла объяснение мрачному виду гостей. – Устали с дороги? Не спали, наверное, всю ночь? Давайте кофейку!