Когда я повесил трубку, рука дрожала от возбуждения. Я быстро побежал назад, взгромоздился за свой стол и молился лишь об одном: чтобы никто не обратил внимания на мое отсутствие и не услышал моих криков. По счастью, все обошлось. Мой коллега, который только что показался мне подозрительным, был поглощен приятным делом — поеданием второго за утро шоколадного десерта.
Вечером «охотник» позвонил мне домой и сказал, что все в порядке, он договорился о собеседовании на понедельник, 7 февраля, и Morgan Stanley примет решение быстро, вероятно, в течение недели.
В день собеседования я проснулся рано, позвонил в First Boston и сказал, что заболел. Конечно, начальство потом устроит допрос, но мне это было уже все равно. Я думал только об одном: как произвести впечатление на моргановских торговцев производными. Эта группа была лучшей в мире, и ее бизнес переживал настоящий бум. Люди на возникающий рынок им были нужны — это я знал точно. Но вместе с тем я понимал, что из всех претендентов они отберут одного-двух самых лучших, и молился, чтобы оказаться одним из них.
Когда я попал в здание Morgan Stanley, похожий на пещеру торговый зал гудел, как улей. По сравнению с другими залами, какие я видел, местом тут явно дорожили: даже приемная была сумрачная, без окон, и довольно тесная. Хотя клиентов банк принимал на самой верхотуре своего небоскреба на Шестой авеню, откуда через сплошное стекло открывались потрясающие виды на Манхэттен, внизу, на четвертом этаже, в казематах торгового зала, никаких таких роскошеств не было.
Если вы никогда не имели удовольствия сравнивать разные торговые залы Уолл-стрит, то вам, конечно, это мало что скажет. Действительно, в принципе все они на одно лицо. Пол представляет собой нечто вроде шахматной доски из разноцветных ковровых квадратов, прикрывающих лабиринты проводов и всякой электронной всячины. Квадраты эти съемные, а потому под ними образуется обширная помойка, в которой валяются подносики с остатками китайской еды и снуют мыши. (Мыши вообще обожают торговые залы, и служащие неизменно выдумывают способы, как их извести.) Короче говоря, если вы заглянете в любой такой зал на Уолл-стрит, то увидите следующую типичную картину.
Звонят сотни телефонов. С телевизионных экранов извергаются новости и сыплются котировки. Один из напольных квадратов снят, и несколько техников попеременно кричат друг на друга, колдуя над паутиной разъемов и кабелей. Десятки трейдеров и представителей стоят друг перед другом с интервалом в три фута за длинными прямоугольными столами; столы густо уставлены мерцающими цветными мониторами, среди которых выделяются синие экраны агентства Reuter, зеленые — Telerate, бежевые — Bloomberg и традиционно черные — брокерских котировок.
Каждые несколько секунд из динамиков раздается оглушающая тарабарщина: «Пятьдесят GNMA по восемь за полцены. Нефермерские ожидаются ниже тридцати. Парень с длинными облигациями теперь перешел на два года и предлагает двойной опцион». Громкоговоритель в просторечии называется матюгальником. Каждый продавец и трейдер подключен к нему и может таким способом доводить до всеобщего сведения важные новости, объявлять запросы или сообщать всем, что главный трейдер по правительственным облигациям в очередной раз проявил себя как сущий козел. Если вам нужно поговорить с кем-то на расстоянии больше десяти футов, лучше звонить ему по телефону. Кричать в этом бедламе бесполезно, а в отличие от трейдеров Чикагской товарной биржи уолл-стритовские трейдеры не пользуются знаками — разве что подзывают кого-то средним пальцем. Впрочем, по губам вполне можно понять, что говорит человек — нетипичное «Сделали» или обычное «Козел».