Скрипнула дверь, в комнату мышью проскользнула морщинистая теща, показавшаяся в темноте и вовсе старухой. Просеменила к выстывшему чувалу, раздула огонь. Фекла, подхватив рукой сноп волос, спряталась под одеялом. Но теща, бесшумно и бесцеремонно содрала с нее сорочку, выскользнула за дверь. Сысой прижал к себе обнаженную жену, она жалобно застонала, змеей выскользнула из его рук, оделась и стала торопливо заплетать волосы в две косы, поглядывая на разочарованного мужа большими бесхитростными глазами.

На теплой половине раздались вопли, грохот бьющейся посуды. Шумно ввалилась в клеть родня, стала тормошить, целовать, поздравлять молодых. Отбившись от них, Сысой зарылся в постель с головой и опять уснул. Его насильно растолкали чуть ли не к полудню: выстывала баня.

Жена ему попалась работящая, даже слишком. Вставала ни свет, ни заря, громыхала горшками, помогая свекрови, хоть та и старалась загнать ее в постель к мужу. Чуть рассветало, начинала с опаской будить мужа. Сысой удивленно смотрел на молодуху: не приснилась ли глупая свадьба и вся нынешняя жизнь? Пытался схватить ее за подол, затащить к себе, но жена настойчиво предлагала почистить скотник или сделать что-нибудь еще. Сысой с тоской и обидой глядел на нее, переваливался на другой бок не от лени, но от досады: не понимая, зачем надо было жениться?

Мало того, что жена поднималась первой, она еще и спать ложилась последней в доме, а засыпала, едва коснувшись головой подушки. После свадьбы прошло всего полмесяца, а кривая Сысоева судьба понесла его к нелюбимой, но ласковой солдатке. Сходил раз, после другого отец встретил с кнутом.

— Кобель блудливый! — закричал, выпячивая седеющую бороду. — Я те покажу, как от жены-красавицы к чужим бабам бегать.

Сысой перехватил кнут, непочтительно огрызнулся:

— Вам нужна была работяща девка, сами с ней живите! Мне проку от такой жены нет! Рыбину бы еще присватали!?

Отец постоял, смущенно мигая, удивленно глядя на сына. Рука с кнутом ослабла и опустилась.

— А ну, садись, — кивнул на лавку, — рассказывай, что не так.

Сысой сел с независимым видом, пунцовый от волнения и негодования задрал нос. Его обступили: мать, дядя с тетей, женатые братья и снохи.

— Чего, чего?! — пробурчал, гоняя желваки по скулам. — Понедельник у нее — день тяжелый, пятница со средой — постные, суббота с воскресеньем — божьи.

— А других мало? — посочувствовал отец.

— Не петух я гоняться за ней по двору! — вскрикнул Сысой. — До полуночи носится как угорелая, не успеет лечь — обомрет, что покойница, прости Господи. Спозаранку опять за свое… Да лучше уж спать в обнимку с поленом, чем с такой женой.

— Ети ее, эту сватью, — озадаченно проворчал отец, почесывая бороду — у проруби девку родила, что ли?

Федька, толкая брата локтем, азартно давал советы:

— Ты щекотить-то с утра начинай, к вечеру запищит…

Мать шлепнула его по затылку, засуетилась:

— К батюшке идти надо. Он нам не чужой и Фекле родня.

Она разыскала сноху в птичнике, не дав ей переодеться, потащила к Андронику. Отец запряг коня в сани и поехал в посад к сватье. Фекла вернулась домой задумчивая и ласковая, в ранний час покорно забралась к мужу на полати.