Как искорки в печи, вспыхивают и погасают мысли.

"А может, паны вернутся? – Сама утешает себя:

– Не вернутся. Побоятся казаков. А если вернутся, добрее будут".

Но другая мысль словно насмехается:

«Как же, жди от них добра! Увидишь! Не от их ли добра помер твой муж Пилип Макогон?»

***

...Летели дни. Манящие дни веселого весеннего месяца апреля.

Теплилась в Катрином сердце надежда. Встретила мать Мартынову на улице.

Про сон не сказала. А Мартынова мать нежно поцеловала ее в обе щеки.

– Приходи к нам, дочка. Зачем забываешь? Дождемся мы своего казака...

Когда весеннее солнце припекло землю, вышли байгородяне в поле с плугами. Пахали землю, искоса поглядывали на панский палац. Радость и тревога в сердце рядом.

А земля весело встречала хозяев. Мягко ложилась под плугами жирными пластами и принимала в себя зерно, жадно раскрыв свою грудь. Уже высохли дороги и курилась пыль вслед за верховыми и возами. Солнце стояло в небе, чистое, огнеликое, и посылало на землю, на сады, на пруды за селом горячие лучи.

Катря тоже шла за плугом. Мать держала на веревке через плечо лукошко. Ветер ласкал лицо, разглаживал морщины. Мать щедрой пригоршней сыпала во вспаханную землю пшеничные зерна и мечтала о том дне, когда всколосится нива и выйдет она с Катрей с серпами в поле.

Максим Терновый, идя за плугом, поглядывал на Катрю. Хорошая дивчина.

Глядел на нее, вспоминал Мартына.

...Поздно возвращались с поля. Максим Терновый ковылял рядом с соседом Федором Лободой. Истомленные дневной работой, молчали. Сладко ныли плечи. Думалось: явь ли все это? А может, сон? Может, завтра до зари застучат в дверь властно и нетерпеливо панские дозорцы, закричат:

– Гей, хлоп, живей на панское поле!

Может, завтра набегут, как саранча, закроют солнце – и снова все по-старому, снова...

– Нет, не будет так, – сказал себе твердо Максим.

Федор Лобода спросил:

– И не слыхать, как в этом году, чинш кому платить будем?

– Гетманские державцы, видно, собирать будут, – ответил Максим Терновый. – Надо гетману подмогу дать. Хлеба чтобы у войска вдосталь было, еще придется горя хлебнуть...

– Думаю, и татары дадут себя знать, – сказал Лобода, попыхивая люлькой. – И отчего доля у нас такая?

Максим Терновый молчал. Поглядел на воз. Невесело посматривая на дорогу, сидела, свесив ноги через край воза, старуха. Укололо в сердце – Мартына все высматривает. А славно было б, если бы сейчас вдруг явился сын. Но так только в думах и песнях бывает. Печально улыбнулся Максим Терновый.

– Сила у шляхты великая, – Федор Лобода помахал кулаком. – Они, известно, богатство нашим потом добыли, за наше жито нас и побито.

Шутка не удалась.

– Что ж, теперь их сила нам не так и страшна. Не одни реестровые с шляхтой воюют, все поспольство, вся Украина... – Максим Терновый говорил раздумчиво, словно что-то доказывал самому себе.

Лобода сказал, понизив голос, – лучше, чтобы такого бабы не слыхали:

– Кум был в Брацлаве на ярмарке, встретил одного шляхтича знакомого, похвалялся панок: «Обождите, скоро пан Корецкий вернется. Король с гетманом замирился, булаву ему пожаловал и записал в реестровые казаки десять тысяч». Может ли такое быть, Максим?