Зигфрид выглядел обалделым, но смолчал, осторожно стал есть этого странного карася, потом разошелся, уже и сам называл его карасем, правда, пару раз обозвал окунем, зато насчет форели не сбился ни разу. Сигизмунд честно рассказал, как я, будучи паладином, превратил скоромную пищу в постную, так что греха никакого нет, мы все такие же безгрешные.

– Ага, – сказал Зигфрид чуточку обалдело, – ну, от одного греха подальше, к другому поближе… Главное, что раскаяться никогда не поздно, а согрешить можно и опоздать… если вы не против, я возьму и этот плавничок? Что за дивная форель!.. Да будь благословенно озеро, где такие рыбные места!.. Я уж думал, что паладины только медом и акридами, а они, гляди ж ты, еще и форелями!..

Я не знал, так ли насчет акрид, по-моему, акриды – это обыкновенные кузнечики, на всякий случай улыбнулся и указал на Сигизмунда:

– Он пока что не паладин. Хотя не сомневаюсь, что со временем станет.

Сигизмунд едва не выронил от испуга и смущения хлеб и мясо:

– Сэр Ричард, пощадите!.. Я и рыцарь-то не совсем достойный…

Зигфрид сказал довольно:

– Достойный, достойный!.. Я как увидел, как вы эту… рыбу разделываете, сразу понял, что настоящий рыцарь. У вас есть дама сердца?

Сигизмунд покраснел, сказал жалко:

– Н-нет еще…

– Будет, – заверил Зигфрид. – Нет ничего внезапней любви. Вот разве расстройство желудка… Любовь – это не баран накашлял! Как охватит внезапно… ух! Вот, помню, моя леди Кофанна…

Сигизмунд слушал внимательно, я сказал наставительно:

– Сэр Зигфрид помнит имя своей дамы, значит, любит. Это очень важно, сэр Сигизмунд! От любви сердце должно петь, понимаешь? Правда, когда от любви сердце поет, то мозгам лучше не подпевать, а дирижировать, но кто из нас, мужчин и рыцарей, станет делать то, что лучше? Это даже стыдно как-то. Меркантильно. Мы не должны искать выгоды от любви! Чем абсурднее, тем лучше, честнее… На то мы и рыцари. И пусть вымрем, пусть!.. Но мы останемся рыцарями, а не юристами.

Зигфрид кивал, Сигизмунд достал кувшин с вином, Зигфрид вконец развеселился, запел походную песню, что вскоре плавно перетекла в балладу о славном рыцаре и двух веселых монашках. Я откинулся спиной на ствол дуба, прикрыл глаза, делая вид, что задремал. Что-то приобретая, мелькнула мысль, что-то теряем. Паладин, судя по разговору Зигфрида и Сигизмунда, лечит раны товарищей по оружию, но не может лечить себя сам. Ладно, я и раньше не мог себя лечить, так что это не потеря. Даже не упущенная выгода. Но наверняка немало и потерял, знать бы заранее, что именно…

Рука машинально поднялась к амулету, пальцы коснулись блестящего камешка и опустились в бессилии. Если и потеряю что, то вряд ли это вещественное.

Сигизмунд заснул сразу, я отрубился следом, даже не заметил, как это случилось, все так же лежу у костра, а ко мне подходит танцующей походкой Саня, пухленькая, сочная, нежная. Я смотрел в ожидании, она приложила палец к губам, указывая на спящего Сигизмунда и Зигфрида. Те оба лежат на спинах, широко раскрыв пасти, почему-то в расписных рубахах с петухами, возле них полураскрытые рюкзаки, оттуда выглядывают консервные банки, у каждого на голове металлическая полоска дуги с широкими наушниками.