только что прочитанных мною. После этого он стал податливым, словно оконная замазка. Когда он предлагал мне место ассистента, он как бы извинялся за то, что не может предложить что-нибудь получше. Он сказал, что пока я должен войти в курс дела, это будет мне очень полезно. А потом предложил взаймы, из собственного кармана, до первой получки и протянул двадцатидолларовую купюру, прежде чем я успел согласиться или отказаться. Ради него я решил взяться за работу не щадя себя. Ассистент редактора — это звучало вполне благопристойно, особенно для кредиторов и соседей. Некоторое время я был счастлив тому, что ел ростбиф, цыплят и свиную вырезку. Мне даже казалось, что я полюбил новую работу. В действительности же она недолго вызывала мой интерес. То, что мне предстояло изучить, я выучил за неделю. И что дальше? Каторжная борьба за жизнь, так я думал. И, чтобы хоть как-нибудь скрасить действительность и убить время, я начал писать рассказы, эссе и длинные письма друзьям. Вероятно, про меня думали, будто я составляю предложения для компании, потому что никто не обращал на меня внимания. Мне понравилась такая работа. Почти весь день я был предоставлен самому себе, своему творчеству, так как служебные дела удавалось скинуть за час. Я так увлекся сочинительством, что просил подчиненных не беспокоить меня по пустякам. Все шло как по маслу, жалованье платили исправно, сотрудники выполняли все, что я — им поручал, и вот однажды, когда я увлеченно сочинял эссе по «Антихристу»,^>{129} к моему столу подошел незнакомый человек, склонился над моим плечом и язвительным тоном начал читать только что написанное мной. Я даже не поинтересовался, кто он и что ему надо — в голове крутилась одна мысль, которую я как безумный повторял про себя: «Заплатят ли мне жалованье за следующую неделю?»

Когда пришло время сказать прощай моему благодетелю, мне было немного стыдно, особенно когда тот, будто прочитав мои мысли, сказал: «Я просил заплатить вам вперед за неделю, но они и слышать об этом не желают. Мне хотелось быть вам хоть в чем-то полезным: вы стоите в самом начале пути. Если откровенно, я и теперь очень верю в вас, но думаю, что вам в ближайшее время придется нелегко. Вы не вписываетесь в эту жизнь. Когда-нибудь вы станете великим писателем, я уверен в этом. А теперь извините, — добавил он, тепло пожав мне руку, — мне надо идти к шефу. Дай вам Бог!»

Я был огорчен случившимся. Мне хотелось сделать все возможное, чтобы когда-нибудь оправдать его доверие. В тот момент мне хотелось оправдаться перед всем миром: я бы с готовностью прыгнул с Бруклинского моста, если бы таким образом можно было убедить их, что я не такой уж сукин сын. Да у меня сердце — огромное как у кита, и я охотно доказал бы это, но никто не интересовался моим сердцем. Я всех подводил — не только кредиторов, но и квартирных хозяев, мясника, булочника, ребят из газовой, водопроводной и электрической компаний — всех.

Вот бы мне уверовать в целесообразность труда! Я не мог относиться к ней как к средству поддержать жизнь. Я одно только понимал: те, кто работают не покладая рук, не придумали ничего лучше. Мне вспомнилась речь, которая в конечном счете обеспечила мне это место. В чем-то я очень похож на герра Нагеля.