— Мне это нравится, — хрюкнул наконец Саджам. — А тебе? — обратился он к одному из своих головорезов.

— Да ниче, думаю, если оно кому по вкусу.

— Коль изредка, то да. Хвастливые слова, угрозы, грудь колесом. В больших количествах утомляет, конечно, но в малых способно позабавить. Значит, говоришь, Никомо требует, чтобы я пришел?

— Да, — ответил Трясучка. Ничего не оставалось, кроме как плыть по течению и надеяться, что на берег вынесет живым.

— Что ж, пошли. — Старик бросил карты на стол, медленно поднялся. — И да не скажут никогда, что старый Саджам не отдал долга. Раз Никомо зовет… идем в обычное место. — Нож, принесенный Трясучкой, он сунул за пояс. — Это я, однако, подержу пока у себя. Ладно?..

Близилась ночь, когда они добрались до места, указанного женщиной, и в облетевшем саду темно было, как в погребе. И так же пусто, насколько мог судить Трясучка. Лишь рваные объявления шуршали в тишине на ветру.

— Ну! — рявкнул Саджам. — Где Коска?

— Она сказала, что будет здесь, — пробурчал Трясучка — скорей себе, чем ему.

— Она? — Старик схватился за рукоять ножа. — Какого дьявола…

— Здесь я, здесь, старый хрыч. — И из-за дерева в скудный свет выскользнула легкая тень.

Капюшон на сей раз был откинут, и Трясучка наконец разглядел ее как следует. Она оказалась еще красивей, чем он думал. И суровей. Очень красивая и очень суровая. На шее красный шрам, как у висельника. Вид самый решительный — брови сдвинуты, губы сжаты, глаза сощурены. Словно собралась головой пробить стену и плевать хотела, что из этого выйдет.

Лицо Саджама обмякло.

— Ты жива.

— Проницателен по-прежнему, как погляжу?

— Но я слышал…

— Это не так.

Старик собрался с духом на удивление быстро.

— Нечего тебе делать в Талине, Меркатто. Нечего делать в пределах ста миль от него. И уж совсем нечего — в пределах ста миль от меня. — Он выругался на каком-то неизвестном Трясучке языке, затем задрал голову к небу. — Боже, Боже, почему ты не позволил мне вести честную жизнь?

Женщина фыркнула.

— Потому что кишка у тебя тонка для такой жизни. А еще ты слишком любишь деньги.

— Чистая правда, увы. — Говорили они, как старые друзья, но рука Саджама оставалась на рукояти ножа. — Чего ты хочешь?

— Чтобы ты помог мне убить несколько человек.

— Палачу Каприле понадобилась моя помощь в убийстве? Что ж, если эти люди не слишком близки к герцогу Орсо…

— Он будет последним.

— Бешеная сука. — Саджам медленно покачал головой. — Нравится тебе испытывать меня, Монцкарро. Как всегда и всех нравилось испытывать. Ты не сможешь это сделать. Никогда, пока солнце не погаснет…

— А если смогу? И не говори мне, что все последние годы это не было твоим заветнейшим желанием.

— Годы, когда ты сеяла огонь и смерть в Стирии от его имени? С удовольствием принимала от него приказы и деньги и лизала ему задницу? Ты про эти годы говоришь? Не припомню, чтобы ты подставляла мне свое плечо в утешение.

— Он убил Бенну.

— Правда? А говорят, прикончили вас обоих убийцы, подосланные герцогом Рогонтом. — Саджам показал на обтрепанные объявления на стене у нее за спиной, на которых изображены были два лица — мужское и женское. Трясучка вздрогнул, сообразив, что женское принадлежит ей. — Лигой Восьми. Все очень горевали.