Неровный багровый свет – и черный силуэт, сгорбленный над столом.

– Бабуска, бабуска, бабуска… – зачастил Никита, пятясь.

Бабушка выпрямилась, обернула к нему чужое, страшное лицо. Никитушка заплакал.

– Иди к себе, – чуть нараспев сказала бабушка. – Нечего тебе тут…

– Сестъичка… – пролепетал малыш сквозь слезы.

– Иди, иди, – повторила бабушка. – Не сестричка она тебе.

Никита закричал…

– Эй, чего развопился? – прогудел незнакомый голос, и чья-то рука сильно тряхнула Люсьена за плечо. Он вздрогнул и открыл глаза. На мгновение пробила жуть, но, увидев впереди затылок Рафаловича, Люсьен моментально все сообразил и успокоился.

– Надо же, как набрался, – произнес он, искательно и игриво заглядывая в лицо сидящего рядом верзилы в безрукавке.

Верзила буркнул что-то неразборчивое и отвернулся.

– Это вы меня домой везете, что ли? – спросил Люсьен в затылок Рафаловича и, не дождавшись ответа, продолжил: – Классная у тебя тачка!

– Какая есть, – не оборачиваясь, бросил Рафалович.

– А я вот свою у гостиницы оставил. Как бы не случилось чего…

– Проспишься – заберешь. Ничего с ней не случится.

– Адрес-то мой как узнали? Я сказал?

– Татьяна дала.

– Татьяна? А откуда… Впрочем, да, она же мне открытку… Нет, все-таки молодец Танька, собрала всех, через столько-то лет. Теперь надо бы почаще встречаться…

Рафалович неопределенно хмыкнул.

– А славно посидели, да? Я как Поля увидел, живого, так прямо обомлел.

Рафалович промолчал. Люсьен вздохнул, зажмурился и выпалил:

– Слушай, Ленька, выручи, а? По старой дружбе?

У меня, понимаешь, деньги украли. Я отдам, честное слово. Мне скоро заплатят, я сразу… Это ж для тебя не сумма, а? Тысячу баксов?

Рафалович молчал. «Понтиак» плавно и тихо полз по Николаевскому мосту.

– Ваньке-то ты сам предложил, – с обидой продолжил Люсьен. – А он книжки публикует, квартира у него своя есть…

– Сережа, – не дослушав, обратился Рафалович к шоферу. – Завезешь меня в офис на Конногвардейском, подъедешь ровно в восемь. Потом подкинешь этого фрукта на Галерную. Витюня, а ты до дверей его проводишь и выдашь пятьдесят долларов из моих.

– Ясно, Леонид Ефимович, – отозвался гигант в безрукавке.

– Как это пятьдесят?.. – начал Люсьен, но Витюня так больно сдавил ему локоть своей железной клешней, что он охнул и замолчал…

– Спасибо, Таня, – со вздохом проговорил Иван, перебросив через руку плащ. – Пора мне. Спасибо за все. Будьте счастливы и нас не забывайте.

– И тебе всяческого счастья, – сказала Таня и подставила щеку для поцелуя.

Иван приложился сухими губами, тут же отвел побитую сединой голову.

– Лучше пожелай мне покоя и довольства, – еле слышно пробормотал он. – А счастье свое я упустил. Давно уже.

– Ну что ты! – поспешно возразила Таня, но при этом совсем непроизвольно кивнула головой; упустил, годы протранжирил.

Он отвернулся, сгорбился, вышел, не оглядываясь. А Таня воротилась в гостиную. Павел сидел у окна и курил. Она подошла, опустилась в соседнее кресло. Павел поднял голову.

– Ну что?

– Устала… Ты оказался прав. Ни к чему все это было затевать. Такие все чужие, и нам, и друг другу. А уж как старались, себе и другим внушали, будто по-настоящему рады встрече. Даже когда тебя увидели, живого и здорового, обалдели, конечно, но так ли уж обрадовались?.. Знаешь, такое чувство, будто захотела второй раз войти в ту же реку, а реки уже нет, одна старица застойная. Окунулась – и вся в грязи, в ряске, не отмоешься…