– Я тоже пойду, – сказал Павел. – А то боюсь, нашим дамам одним с Шуркой не управиться, а от Джоша проку мало – сам тоже нализался.

– Пашка… – начал Рафалович и вдруг, раздвинув руки, заключил Павла в объятия.

Тот несколько секунд постоял, не сопротивляясь, потом легонько оттолкнул Рафаловича.

– Будь здоров, Леня, – ровным голосом сказал он. – И вот еще что…

– Что? – встрепенулся Рафалович и поглядел на Павла, как показалось, с затаенной мольбой.

– Никиту не забудь до дому довезти. А то он совсем расклеенный, сам не доберется.

– А как же. – Рафалович с некоторой брезгливостью посмотрел на кресло в углу вестибюля, где развалился, громко храпя и неаппетитно орошая слюнями коричневый в голубых бабочках пиджак, Никита Захаржевский, ныне более известный как Люсьен Шоколадов. В соседнем кресле, ссутулившись, сидел Иван Ларин, потерянный и как-то особенно неуместный здесь в своих латаных брючках и нелепой майке с надписью «Инрыбпром». – Иван, может, и тебя заодно подбросить?

– Спасибо, Леня, я сам. Пройтись хочу. Да и плащик в номере забрать надо. Я поднимусь, ты не жди меня.

– Ты позвони непременно, – сказал Рафалович, пожимая Ивану руку. – Визитку мою не потерял?

– Нет вроде.

– Ну, возьми еще одну. Запомнил, что я про наше рекламное бюро рассказывал?

Иван кивнул.

– Предложение вполне реальное. Ты особо-то не затягивай. Денька через два-три позвони, не позже.

– Спасибо, Леня, – пробормотал Иван и поспешно зашагал в направлении лифта. За поворотом послышался его задрожавший голос: – Поль, погоди, я с тобой. Плащик забрать…

Проводив Ивана взглядом, Рафалович чуть заметно кивнул. Из темного уголка вестибюля шагнул доселе незаметный детина в камуфляжной безрукавке. Рафалович подбородком указал на кресло, где пребывал в алкогольной прострации Захаржевский.

– Ну что, Витюня, – со вздохом сказал Рафалович. – Забирай это сокровище, раз уж людям обещали. Сядешь с ним рядом на заднее сиденье и следи, чтоб салон не заблевал.

– Есть, Леонид Ефимович! – отрапортовал Витюня, наклонился, подхватил Захаржевского под мышки, рывком поднял и без особых церемоний потащил к выходу.

…Кони резво рванулись врассыпную, и от злой мачехи остались кровавые клочки. Юный Дроссельмайер жизнерадостно отщелкивал бошки Мышиному Королю. Задрав к небу острые рыжие морды, скорбно выли Анна с Марианной, навек превращенные в дворняжек. Забившись в самый дальний закуток Лабиринта, истекал черной кровью смертельно раненный Минотавр… От тотального торжества добра Никитушка заплакал и проснулся. Было темно и страшно, и только в дверную щелку полоской лился свет. Никитушка, дрожа, встал, одернул мокрую рубашонку и пошел на свет.

За свет он принял полумрак – синевато мерцал ночник над входной дверью, да на полу возле бабушкиной комнаты подрагивал красноватый ромбик. Там скрипело, и тихо поскуливал кто-то маленький.

– Собачка, – прошептал Никитушка.

В доме не было собачки. Зато появился новый ребенок – маме в больнице выдали. А Никитушке сказали, что теперь у него есть сестричка. В бабушкиной комнате вякнуло; он толкнул дверь…