Молодой хирург показывает мне целую группу раненых с переломами бедер, которым уже сняли гипсовые повязки. Заботятся о них превосходно, они лежат в своих кроватях, их не беспокоят ни боли, ни высокая температура.

В сумерках еду обратно в госпиталь. Напряжение спало, все вроде бы улеглось. Мы немного приводим себя в порядок и доверительно болтаем друг с другом. То, что я слышу, просто возмутительно. По всей видимости, начальник решил компенсировать свои неудовлетворительные достижения в медицине военной педантичностью и грубостью. Я иду к нему в кабинет, чтобы обсудить некоторые вопросы. На письменном столе у него лежат карточки с историями болезней. Он сидит и подчеркивает красными чернилами все ошибки и описки; если же в какой-то истории болезни он обнаруживает слишком много ошибок, то просто рвет карточку на части. Тот, кто писал, должен переписывать заново. Крайне удивленный, я спрашиваю его:

– Скажите, коллега, зачем вы это делаете, ведь мы, в конце концов, на войне?

Он смерил меня удивленным и вместе с тем презрительным взглядом и заявил авторитетным тоном:

– Ответственность, господин капитан!

Да, такому уже ничем не поможешь, подумалось мне.

Но это еще не все! Майор медицинской службы доктор Теобальд Кнорре тиранит своих людей и доводит их своей несговорчивостью и начальственными замашками до белого каления. Того и гляди разразится мятеж. Он беспокоится только об административных мелочах, да с какой въедливостью! Чтобы при необходимости помочь кому-то из врачей – это он, как начальник, считает ниже своего достоинства. Коллеги отзываются о нем с горечью.

Вечером мы все вместе отправляемся в комнату, которая служит нам клубом. На столе безупречный порядок. Белая скатерть, сверкающая посуда, даже цветочки в вазочках. Господа офицеры стоят вокруг, никто не решается сесть. Затем входит господин начальник. Он приближается к своему месту во главе стола, какое-то время стоит не шевелясь, осматривает, приставив к глазу монокль, своих офицеров, затем садится и командует:

– Прошу занять свои места, господа!

Это относится и ко мне. Он просит меня присесть рядом с ним. Я думаю: настоящий офицерский клуб, прямо как в мирное время.

На самом деле довольно приятно посидеть за убранным и чистым столом, но Теобальд ведет себя словно высокомерный командир полка. Никто не имеет права садиться, пока он не занял свое место, никто не может без его позволения выйти из-за стола, пока он сам не поднимется, не важно, сколько времени, будь то вечер, или далеко за полночь, или вообще раннее утро. И это несмотря на то, что его врачи порой валятся с ног от усталости, как и сегодня.

К концу ужина и без того еле слышная беседа за столом стихает. Веки Теобальда опускаются, слипаются, и вдруг этот малый и в самом деле засыпает прямо за столом.

Церебральный склероз!*[14]

Ну, теперь, думаю я, изможденные коллеги могут расходиться. Однако они остаются, даже не трогаются с места, лишь время от времени посматривают на своего спящего начальника. Когда я тихонько спрашиваю: «Вы не хотите пойти прилечь? Кто знает, что предстоит нам ночью!» – обер-лейтенант медицинской службы в запасе, старый хирург, возмущенно шепчет мне на ухо: