– Значит, это все-таки вы подсказали ему. Я мог бы и сам догадаться. Вы понимаете, что это означает?

– Разумеется, господин генерал-майор! Подкрепление для брошенного полевого госпиталя «масляно-сметанной дивизии», – говорю я чрезвычайно серьезно, а про себя посмеиваюсь.

Он что-то бормочет, однако больше не возвращается к этому неприятному вопросу. Потом вдруг неожиданно, безо всяких переходов, выражает желание узнать, что за большое запечатанное письмо господин инспектор в служебном порядке направил мне лично.

Сделав вид, что не замечаю его любопытства и неуверенности, я деловито сообщаю:

– В своем письме господин инспектор попросил меня написать пять глав о раневых инфекциях, гангрене, столбняке, сибирской язве и прочем для большой книги, которую он планирует издать. Кроме того, на следующем заседании большого ученого совета Военно-медицинской академии в Берлине я должен сделать доклад о противогангренозной сыворотке и присоединиться к работе над проблемами переливания крови. Все это довольно сложные задачи.

– Ах, вот оно что, – протяжно произносит он и, кажется, переключается на другую тему.

Он размышляет. Я опережаю его:

– Само собой разумеется, что я согласился. Вы же понимаете, я не могу отказать господину инспектору.

Он хочет знать подробности. Делает вид, как будто внезапно заинтересовался наукой, однако ему это не удается.

Обсуждая эту тему, мы не сближаемся ни на шаг, между нами по-прежнему пролегает пропасть. По-служебному корректно я прощаюсь и ухожу.

Вскоре после этого разговора происходит история со «стулом на цепи».

Вероятно, лозунг «Враг тоже читает» вдохновил нового начальника никого не подпускать к своему письменному столу, чтобы собеседник не мог увидеть документы или прочесть какую-нибудь записку. Вполне возможно даже, что относительно этого поступило служебное распоряжение.

Адъютант докладывает обо мне. Ничего не подозревая, я захожу в кабинет главного врача и останавливаюсь на приличном расстоянии. Он не обращает на меня никакого внимания, спокойно продолжает читать, заставляя меня ждать, и, в конце концов, когда я начинаю покашливать, бросает:

– Садитесь.

У стены стоит стул. Я подхожу к нему, хочу его взять и поставить рядом с письменным столом. Не тут-то было! Когда я берусь за спинку, звенит цепь. Стул для посетителей крепко прикован к стене цепью.

Я начинаю ворчать:

– Что такое, что за свинство?

Должно быть, он слышит, но никак не реагирует. Он спокойно продолжает просматривать документы и повторяет:

– Присаживайтесь.

Я резко разворачиваюсь и заявляю:

– Спасибо, господин генерал-майор, – и отодвигаю стул в сторону – раздается лязг цепи. – Я предпочту постоять.

Он на это ничего не отвечает. Тон последующего разговора соответствует обстановке. Я по-прежнему стою на расстоянии пяти метров от него и отвечаю на вопросы коротко, по-деловому холодно, давая почувствовать, что возмущен его бестактностью.

С полковником медицинской службы Криглером произошло то же самое, он тоже отказался сесть на прикованный стул.

Вскоре в Порхове состоялся осмотр стационарного военного госпиталя. Новенькому представилась возможность показать себя.