Мне показывают пациента, я провожу тщательное обследование. Диагноз подтверждается, на рентгеновском снимке видны подробности. Теперь можно оперировать. И все-таки мне стоит немалых усилий преодолеть страх и отважиться на новую операцию.

Все происходит в точности так, как и предполагалось. С помощью тонкой проволочной пилы разрезы делаются легко и безопасно. Что касается дыхания и кровообращения, то здесь не происходит никаких изменений. Удивительно! Ко всему прочему нас даже поджидает приятный сюрприз. Оказывается, после отделения ключицы эластичные мышцы шеи сами собой тянут вверх кость со всеми мягкими тканями, в результате чего рана раскрывается настолько широко, что становятся ясно видны все нервы и сосуды. Операция как таковая, удаление аневризмы и наложение шва на артерию, проходит очень гладко. С огромной радостью и удовлетворением мы наблюдаем, как пульсирующая волна бежит по артерии. Достаточно одной проволочной петли, чтобы вновь вернуть ключицу в анатомически правильное положение, нам не приходится использовать даже гипсовую повязку. Это большой прорыв вперед. Какая колоссальная разница по сравнению с тем печальным случаем в Молвостицах!

В течение последующих недель мы делаем пять подобных операций. Никто из раненых не потерял руку, ни один не расстался с жизнью. Кажется, проблема решена.

Затем меня настигает еще один тяжелый удар судьбы.

Во время осмотра раненых в Порхове мой взгляд внезапно падает на молодого солдата, у которого с правой стороны шеи видна ужасная пульсирующая опухоль. Отекшее лицо обезображено. Он сидит на кровати прямо. Раненому не хватает воздуха. Он задыхается. Должно быть, правая сонная артерия пробита где-то глубоко внизу, поскольку на шее образовалась аневризма размером с детскую головку. Парень того и гляди задохнется. На коже, выше аневризмы, в самой верхней точке пульсирующей опухоли, уже образовалась темно-коричневая зона. В этом месте из-за длительного давления оболочка сильно повреждена, истончилась, того и гляди прорвется.

– Боже мой, вы это видели? – еле слышно шепчу я коллегам.

Снова выбор между жизнью и смертью. К несчастью, у бедняги еще прострелена спина с правой верхней стороны, из грудной полости течет гной. Шансов спасти его с помощью хирургического вмешательства не больше одного против тысячи, а может, и того меньше. Солдат слегка приподымает голову, широко открывает глаза и пристально смотрит на меня, в его взгляде отражается смертельный страх.

Затем он слегка подается вперед, с неимоверными усилиями пытаясь что-то сказать:

– Господин… ка-питан.

Я вздрагиваю от ужаса – знакомый голос! Снова вглядываюсь в обезображенное лицо и только теперь узнаю того, кто лежит здесь передо мной: это Густель, это ему так досталось.

– Густель, Густель, это ты?

У меня подкашиваются ноги, но я стараюсь сохранить самообладание и сразу четко и ясно говорю ему:

– Надо оперировать, Густель. Слышишь? Оперировать прямо сейчас.

Он только кивает, закрывает глаза и полностью вверяет нам свою судьбу.

Речь идет о спасении его жизни. Я должен оперировать, хотя не может быть никаких сомнений, что сейчас по моей новой методике оперировать нельзя. С правой стороны аневризма охватывает весь нижний шейный отдел и свисает, выпучившись над грудиной, точно огромный, пульсирующий зоб. Сверху она доходит до самой скулы и позвоночника. Я собираюсь начать с местного обезболивания, затем кто-нибудь из коллег сделает общий наркоз с подачей кислорода, только нужно держать респиратор наготове, еще неизвестно, что произойдет: в конце, когда мы будем освобождать доступ к дуге аорты, плевра с левой стороны может разорваться. К счастью, в госпитале есть респиратор. Между тем повсюду разлетается новость, что я берусь за этот безнадежный случай. Приходит новый командир нашей медико-санитарной дивизии вместе с Форстером и Шмидтом понаблюдать за операцией. Узнав, что пациент – Густель, они лишаются дара речи и впадают в ступор. Мы все отдаем себе отчет в том, что опасность чрезвычайно велика, а шансов на спасение почти нет.