— Да, точнее мой друг-художник. Он оставил мне мастерскую, я приглядываю за ней.
— Ты тоже художник?
— Нет, я пока нет.
— Одному не скучно?
— Нет, люблю одиночество. Есть время подумать спокойно.
— О чем думаешь сегодня?
— Как обычно, как жить дальше.
— Мне кажется, важнее — с кем. — Она отстегнула Герду от поводка, и та поспешила воспользоваться свободой.
— И с кем важнее?
— Если бы я знала.
— Любовь не греет.
— Греют батареи, — улыбнулась она.
— Можно и с батареей, но с ней же не поговорить.
Майя промолчала, отвлекшись на Герду, которая уже держала нос к дому. Девушка посадила собачку на поводок, и та послушно двинулась рядом.
— Кстати, ты не замерзла? Как-то легко одета для весенних прогулок, — посмотрел я снова на ее стройные ноги, втиснутые в белые капроновые колготки, легкую красную курточку с короткими рукавами, под которой сидела тонкая голубая водолазка.
— Любовь — пятое время года: никогда не знаешь, что надеть и придется ли раздеваться, — посмотрела на меня Майя взглядом, будто бы я уже пять лет обещал на ней жениться.
К
— Привет! Как ты?
— Нормально.
— Чемоданы упаковал?
— Да вещей, как всегда, набралось.
— Ты во сколько будешь?
— Минут через тридцать.
— Хорошо, жду!
Через полчаса я зашел в знакомый подъезд. Поднялся. Зная, что теперь он мне пригодится, в колодец плевать не стал. Клим открыл дверь.
— Привет! Как ты?
— Все хорошо! Как сам?
Мы крепко обнялись, будто не виделись сотню-другую лет, и прошли вовнутрь. Нас встретил одинокий мольберт, которого только что бросила последняя из картин. Никто не мог утешить его в этом горе, разве что очередная холстина.
— Чаю?
— С удовольствием, когда я от чая отказывался? — усадил свое тело на диван.
— Никогда.
— Вот именно. Ты завтра во сколько уезжаешь?
— Самолет в восемь утра.
— Проводить?
— Да не, не люблю.
— Хорошо тебе. Я тоже когда-то не любил.
— А теперь? — разливал чай по чашкам Клим.
— Другая.
— Не нравится, что вы больны, мне нравится, когда здоровы, — сделал он ремикс на известную строку. — Хотя с твоим гаремом это нормально.
— Ты не понял, сплю с одной, а люблю другую.
— У меня нет такой силы воли. Спать без любви — последнее дело.
— Последнее дело — без любви просыпаться, — взял я из вазочки засохшее печенье, закусил и вспомнил дога в доме Катрин.
— Ты картины с собой берешь? — спросил Клима.
— Со своими дровами в лес?
— Ну, если Париж считать лесом. Не боишься здесь оставлять свои шедевры?
— Мои шедевры всегда со мной, — прикоснулся он указательным пальцем к своему широкому лбу и протянул мне ключ. — Чем богаче воображение, тем сложнее его ограбить.
А
Вечером я зашел к себе на почту. Было несколько спамов и одно письмо от Алисы, очень эмоциональное:
Привет, Алекс.
Мне трудно, я даже не знаю, с чего начать, но попробую… Запуталась в себе, потеряла цель, не знаю, для чего жить. Спасает музыка: капает где-то вода, это любимый альбом. Зарываюсь в себя, прежнюю, на великое никак не решиться, мелкое собралось в морщины. Не хватает чего-то светлого, теплого, чьей-то поддержки. Хочется вылить слезу, а она застряла внутри одной большой каплей. Застыла. Плачет уже четвертая песня альбома в фарфоровое ухо раковины. Туда как всегда и выскажусь: мне мало мира. Однако не хочется выходить из дома, за дверью еще более тесно, там стоит он, тот, которого я так сильно любила. Боюсь жить и теряюсь в себе, путаюсь!