Выступление помполита было воспринято с некоторым недоумением. В целом ребята сходились во мнении, что он прав, но как-то необычно все это. Получается, мы обязаны вести себя точно так же, как немецкие солдаты и офицеры. А ведь раньше Абрамов всегда акцентировал внимание на том, что мы лучше, мы владеем марксистской теорией, у нас самый передовой строй в мире. Да, многое в этом самом мире изменилось после того, как англичане напали на СССР.

Помполит в конце своей речи добавил, что хоть немецкий национал-социализм изначально строится на ошибочных предположениях, но эта система работает. Они тоже строят социализм, пусть только для своих, и их строй гораздо прогрессивнее дикого английского и американского империализма. Пусть они ошибаются, опираются на изначально ошибочные теории национализма и расового превосходства, это не самое важное. Со временем немцы придут к идеям коммунизма, но будет это нескоро. Придется выждать, пока они созреют. А перво-наперво надо победить общего врага. Как сказал товарищ Сталин: две социалистические державы сходятся в своем отношении к труду и самой марксистской диалектикой вынуждены идти одним фронтом против бесчеловечной диктатуры капитала.

Речь была немного сумбурной и нескладной. Видно было, готовился Абрамов наспех, зато говорил искренне. Цитировал он и последнюю речь товарища Сталина о текущем политическом моменте и важности выбора союзников в войне против империализма.

Первые увольнительные были выданы в тот же день.

Рапорта написали почти все, но руководствовавшийся какими-то своими соображениями старший политрук Абрамов подписал только три десятка рапортов, из которых около десятка пришлось на летчиков и штурманов, а остальные на стрелков-радистов и технический персонал.

Овсянников и Гайда, со своей стороны, ни к кому претензий не имели. Иван Маркович даже умудрился подмахнуть рапорт дежурившего сегодня по аэродрому старшего лейтенанта Абдуллаева. В последний момент подполковник внимательно перечитал рапорт, негромко выматерился и порвал бумагу, погрозив кулаком широко улыбающемуся Мансуру Абдуллаеву. Шутка удалась.

К удивлению Владимира Ливанова, его рапорт был подписан без каких-либо возражений. А вот Макса Абрамов сначала не хотел выпускать за пределы аэродрома.

— Товарищ старший политрук, мы же один экипаж, — возмутился Хохбауэр, встретив отказ.

— Действительно. Товарищ помполит, непорядок получается, — вступился за своего штурмана Ливанов. — Я и младший комвзвода Зубков едем в город, а лейтенант Хохбауэр остается? Вы сами говорили: необходима слаженность экипажей.

— Ручаешься? — помполит недовольно процедил сквозь зубы, бросая красноречивый взгляд на Ливанова. — А если?

Летчик молча выдержал пристальный взгляд майора и протянул ему рапорт Хохбауэра.

— Мы один экипаж, — упрямо повторил Владимир Ливанов, — вместе империалистов бомбим, на одном самолете в бой идем. Всем экипажем и в увольнение пойдем.

— Если речь идет о моей фамилии… — негромко проговорил Хохбауэр. Негромко, но так, чтоб его слышали все собравшиеся в кабинете помполита летчики. За спиной лейтенанта послышался недовольный ропот. Все знали, что он наш, советский, русский немец.