- Пойдем!

- Никуда я не пойду.

- Пообедаем в шашлычной, помнишь?..

Я помнил. Столы под открытым небом, нашего знакомого, с которым когда-то стоял в очереди, старого кота... все помнил. Как будто с тех пор ничего не изменилось. А время неумолимо. И я не бессмертен. В эту минуту снова показался зеленый поезд. Он шел над нами на фоне горы. А я стоял у ее подошвы, не в силах сделать ни шага. Сердце мое сжалось, и что-то сдавило горло. Женя положила руку на мое плечо, что-то говорила, а я не слышал ее. Поезд ушел в тоннель, и страх овладел мной. С минуту я боролся с ним и думал об этой странной реке времени, которая вот так способна вдруг вынести нас на знакомый берег, в то же место, но совсем, совсем другими, не теми, что мы были когда-то.

- Ты... живешь в "Голубой горке"? - спросил я.

- Нет, - ответила она. - Мне дали один день.

Один день... Это звучало как приговор мне. Все было по-другому, не так, как когда-то. Я молча шел за ней. На ней были белые туфли, похожие на те. Эта мелочь успокоила меня. Поднялись на насыпь, где синие отполированные рельсы сияли на солнце, где порхали бабочки и разная крылатая мелкота и откуда был виден город. В шашлычной я поставил чемодан под стол. Нам дали мясо с луком и сладким перцем, с острым соусом, коричневый кофе в стаканах с запахом цикория, и, кроме нас, никого здесь не было.

- Ты хотел меня спросить... - сказала она и накрыла мою руку своей ладонью.

- Нет. Я все знаю.

- Ну хорошо. Будем молчать.

Потом мы пошли в камеру хранения, я сдал чемодан, пляжные мелочи положил в сумку, и мы направились к морю. Но не к северному пляжу. Пошли в другую сторону. Перешли речку по висячему шаткому мосту, оставив справа злополучный тир. Поднялись на новое шоссе и по обочине его двинулись к южному пляжу.

По железной лестнице, покрытой ржавчиной, спустились к воде. Тут был темный песок, а у самой воды - зеленая галька с крапинами. Отвесно поднималась бетонная стена, над которой трепетали от ветра, поднимаемого поездами, светло-сиреневые метелки диких злаков. После купания грелись, прижавшись спинами к стене и друг к другу. По веревкам плюща спускались ящерицы и шуршали над нашими головами, охотясь на мух. Октябрьское солнце после четырех часов стояло низко. На море светилась дорожка - отражение солнца от ряби. По мере того как солнце садилось, дорожка разгоралась все ярче. От ладони на бетоне было две тени - одна в другой. Внешняя - от солнца, внутренняя, гораздо более темная, - это след руки на бетоне, куда не проходит прямой свет ни от солнца, ни от сверкающей дорожки на море.

Согревшись, ложились прямо на песок. Я сгреб песок в небольшой холм. Мы располагались после купания на западной стороне этого холма.

Около пяти вечера отражение солнца от морской ряби давало треть общего света. Это можно было проверить по двойной тени на серой шершавой поверхности волнореза, где в выбоинах сновали ящерки, поднимаясь при нашем приближении повыше.

Мы удивлялись отражению от моря, благодаря которому в пять вечера было не прохладнее, чем в полдень. Холм напоминал мне этрусский темплум ориентированное по сторонам света пространство, предназначенное для закладки города. Если бы я строил Хосту, я расположил бы ее не в долине реки, где дуют вечерние ветры из ущелья, а на склоне горы Ахун, там, куда убегает новая дорога на Сочи. Это самое теплое место на побережье.