Собственно, почти вся европейская философия с периода Просвещения и до второй половины XX века — это философия будущего. Прагматическая ее составляющая была необыкновенно проста. Как настоящее, согласно законам природы, вырастает из прошлого, так будущее, согласно тем же законам, вырастает из настоящего. Познав эти законы и научившись применять их на практике, используя науку и технику в качестве инструмента сознательного преобразования реальности, мы можем достичь того будущего, которое станет благодеянием для всего человечества.

Под знаком этого романтического прагматизма прошел весь XIX век. Он вызвал к жизни не только особый класс «носителей будущего» — молодежь (эхом чего явятся «студенческие революции 1960-х годов), но и концепцию социализма — пожалуй, первую научную технологию построения будущего.

Правда, и тогда уже раздавались голоса, предупреждавшие об опасности. В частности, Николай Бердяев еще в начале XX века писал, что «учение о прогрессе есть ложное и аморальное обоготворение будущего за счет настоящего и прошлого. Неведомое поколение счастливчиков является вампиром по отношению ко всему прочему человечеству. Прогресс — не вечная жизнь, а вечная смерть, истребление прошлого будущим». Были и другие предостережения, из которых наиболее значимым, вероятно, являлось пророчество Шпенглера о «Закате Европы». Однако по-настоящему они услышаны не были. В полном соответствии с представлениями о линейном прогрессе будущее рассматривалось как закономерный идеал настоящего, как земной рай, как панацея от всех бед современности. Предполагалось, что жертвы, которых оно уже тогда начало требовать, явление сугубо временное и обусловленное нынешним несовершенством мира. Отражением этих воззрений стал глобальный Европейский проект, проект постепенного распространения принципов европейского мироустройства на все человечество.

Возникала иллюзия, что будущее совсем рядом и что осуществится оно в уже известных координатах гуманизма и просвещения.

Эта иллюзия была развеяна мировыми войнами первой половины XX века. Для сознания просвещенной Европы они явились настоящими катастрофами. За какие-нибудь тридцать лет, с 1914 по 1945 год, человечество фактически вернулось к тому, с чего начинало. Будущее, по крайней мере в пределах западной, евро-атлантической цивилизации, из предполагаемого благоденствия вновь превратилось в проклятие, в чудовищные жернова, неумолимо перемалывающие настоящее. Страх перед грядущим усилился в период «холодной войны», когда единственной зримой версией будущего представлялась картина всеобщего ядерного уничтожения. Будущего не хотел никто. Все хотели лишь настоящего, пусть даже самого мрачного и несправедливого.

Не внес ничего нового и короткий период надежд, вызванный распадом СССР. Уже через десять лет стало ясно, что крушение мировой системы социализма (обвал социалистического проекта, конкурировавшего с демократическим проектом Европы) не привело к объединению коммунистической (коллективистской) и либеральной (индивидуалистической) страт европейской цивилизации. Более того, добившись распада биполярного мира и решения в свою пользу «векового конфликта», который, как теперь очевидно, стабилизировал послевоенное существование, победители не смогли предложить человечеству внятный сценарий прогресса. Концепция «продолженного настоящего», то есть удержания любой ценой существующей ситуации, возобладавшая ныне в странах западного ареала, накапливает энергию «отсроченных изменений» и ведет к новому цивилизационному взрыву.