Одобрив доклад сразу по прочтении, царь велел созвать Особое совещание[8] по данному вопросу, которое, однако, состоялось только 8(21) февраля 1914 г., уже при новом главе Совета министр из. 31 января (13 февраля) Николай II неожиданно для многих отправил в отставку осторожного и умного Владимира Коковцова, которому «ставил в вину постоянное подчинение общей политики и политики внешней финансовым интересам» (премьер был по совместительству министром финансов), и сделал его преемником престарелого консерватора Ивана Горемыкина, занимавшего этот пост в 1906—1908 гг. Перехваченные и расшифрованные в русском МИД донесения французского посла Жоржа Палеолога своему министру Гастону Думергу зафиксировали столичные слухи о том, что «в восточном кризисе понадобятся люди активные или, по крайней мере, решительные», что новый премьер «разделяет мнение великого князя Николая (Николаевича-младшего. — В. М.) и Гартвига» и «является одним из наиболее верных сторонников союза с Францией», а «положение министра иностранных дел будто бы поколеблено». «Придворные сплетни, скажете вы, — писал Михаил Покровский в предисловии к публикации этих документов. — Но ссылка на Николая «Большого» (прозвище великого князя, данное ему в том числе за огромный рост. — В. М.) и Гартвига, фактического руководителя сербской политики в это время, звучит чрезвычайно правдоподобно. Сазонов «исправился» и удержался — Кековцов был неисправим и полетел». «Исправляться» министру иностранных дел не пришлось — он выступал за силовое решение проблемы не менее активно, чем Николай Николаевич и Гартвиг, и царь одобрил его позицию. Предварительна прочитанный всеми участниками Особого совещания, на котором преобладали военные, доклад Сазонова возражений не вызвал, включая положение о том, что «борьба за Константинополь вряд ли возможна без общеевропейской войны». Разговор получился деловой, и его результатом стали конкретные предложения по подготовке к возможному захвату проливов. Для нас важнее другое: хотя такая перспектива обсуждалась не впервые, впервые её обсуждение закончилось не только признанием желательности силового решения, но и выработкой мер по подготовке к нему.

Известие об убийстве Францд-Фердинанда было встречено в России со смешанными эмоциями. «Теперь, когда первое чувство ужаса улетучилось, — сообщал из Петербурга британский посол, — общим впечатлением является, по-видимому, чувство облегчения, что от престолонаследия устранена столь опасная личность». В донесениях российских послов из стран Тройственного союза звучали иные ноты. Не сговариваясь, Николай Шебеко в Вене, Сергей Свербеев в Берлине и Анатолий Крупенский в Риме назвали убийство «гнусным злодеянием», хотя последний отметил у итальянцев «чувство избавления от неопределённой опасности». Даже Гартвиг в депеше из Белграда употребил то же определение. Император Николай и его министры принесли приличествующие случаю соболезнования, но, судя по документам, их больше волновало другое.

Сазонов сразу посоветовал сербам проявлять «крайнюю осторожность», предупредил австрийцев, что предъявление Белграду жёстких требований «произвело бы в России очень плохое впечатление», и уже к 30 июня добился согласия царя на продажу 120 тыс. винтовок, о которых просил Пашич, «чтобы поддержать на всякий случай и своеобразно поощрить сербское правительство», как заметил Полетика. «Ненависть к эрцгерцогу, — отметил он, — легко преодолела у представителей господствующих классов царской России те монархические чувства, которые могло у них вызвать покушение на члена царствующего дома. Царские сановники, хорошо знакомые с австро-сербскими отношениями последних лет, не сомневались, что покушение инспирировано сербскими националистическими кругами».