— У-уууу-й! У-ууууй!!! Мать, мать, мать, перемать!

Лученков бежал, держа в руках перед собой пахнущую смазкой винтовку, с тускло мерцающим жалом штыка. Впереди мелькнула спина в ватнике, перехваченном офицерской портупеей. Это его обогнал кто — то из командиров взводов. Позади — приглушенный топот сотен ботинок по мерзлой земле.

В то же мгновение с немецкой стороны донесся короткий вскрик:

— Фойер!..

Немецкие шестиствольные минометы дали залп. На флангах ударили скорострельные МГ-42. Предрассветные сумерки густо прошили натянутые нити пулемётных трасс. Очереди были длинные в половину ленты. Ду-ду-ду! Ду-ду-ду! — Неслось со всех сторон.

Вновь взлетела ракета и вспыхнуло алое зарево.

Штрафники продолжали бежать. Кто-то не целясь палил на ходу из винтовки, торопливо передёргивая затвор.

Другие, не слушая команд, метались под градом осколков и пуль, пытались укрыться в редких кустах, но падали и падали под вражеским огнём.

Тех, кто бежал в передней цепи смахнуло, покатило по откосу.

На земле остались лежать убитые. Их ватные телогрейки, словно подбитые птицы застыли на стерне.

При свете догорающей ракеты Лученков увидел, как оставшиеся в живых ползли по грязной земле, прижимаясь к ней и моля о защите. Люди ползли к воронкам, вжимаясь в каждую крохотную складку земли.

Над головой свистели пули — цьююууу… цьююууу…! Рвали сырой холодный воздух: юууть!.. юууть! И чмокая, впивались в человеческие тела.

Атака захлебнулась.

Оставшиеся в живых штрафники залегли, судорожно окапываясь.

Пули били в рыжие комочки шинелей и телогреек.

Успевшие спрятаться кое-где шевелились, кашляли и матерились.

Лученков упал на землю, кубарем скатился в воронку, забиваясь в какую то щель. Прямо перед воронкой запнулся и осел на землю сержант Шабанов. Выронил пулемёт из рук, медленно завалился на бок. Потом скорчился клубком, подтянул к животу колени.

Немецкие пулемёты перебивая друг друга захлебывались очередями.

Пули стригли редкие стебли пожелтевшей полыни, свистели над головами, добивая тех, кто шевелился.

Дёрнулся и затих пожилой боец в прожженной во многих местах телогрейке. Ткнулся лицом в землю штрафник в немецкой каске. Вот мина попала в воронку и взрыв накрыл несколько спрятавшихся там бойцов.

Бывший вор Монах, притворился мёртвым, долго терпел, потом пополз, волоча перебитую ногу. Очередь ударила в вещевой мешок. Полетели лохмотья, звякнул пробитый котелок, а следующая очередь прошила тело.

Лученков плохо помнил первые минуты боя. В утреннем тумане мелькали вспышки выстрелов, силуэты грудных мишеней, как на стрельбище.

Все патроны в магазине он расстрелял, торопливо дергая затвор и не успевая толком прицелиться. Впопыхах не заметил, что магазин опустел, и на очередное нажатие спускового крючка винтовка отозвалась сухим щелчком.

Стало так страшно, что свело живот. Ну вот подумал он, сейчас обделаюсь. И тут вспомнил Павлова. Посмотрел на свои грязные пальцы. Пошевелил ими, словно перебирая невидимые клавиши и заулыбался.

Наверное, очень страшной была эта улыбка. Неестественной. Как маска.

Лученков огляделся по сторонам, подполз к мёртвому сержанту. Подобрал валяющийся рядом с ним трофейный пулемёт «Зброевка».