Многие представляют жизнь Ротшильдов как череду праздников, балов, скачек, коктейлей и светских раутов. Непонятно, как еще они успевали переодеваться и работать. А ведь их работа — это был их же собственный банк!

Думая так о Ротшильдах, забывают, что Джеймс, великий труженик перед лицом вечности — он всегда все знал и контролировал, — оставил своим потомкам, помимо прочих богатств, следующее изречение труженика, завет своим детям: «…перед смертью понимаешь, что работа — это сокровище».

Это не мешало ему устраивать приемы четыре вечера в неделю в особняке на улице Лаффит, да еще с какой роскошью! На ужинах у него собиралось часто более шестидесяти приглашенных; рядом со знатными аристократами можно было встретить, «запросто», рука об руку — по словам Генриха Гейне — большинство знаменитостей эпохи, ученых, писателей, музыкантов, художников, поэтов — Клода Бернара и Араго, Бальзака и Жорж Санд, Россини и Шопена, Энгра и Делакруа…

Джеймс любил не просто принимать с размахом, он умел делать это со вкусом и особым шиком. Его шеф-поваром был не кто иной, как Карем — этот мэтр талейрановской кухни, а проектировал и декорировал праздники знаменитый архитектор Берто, именно тот человек, советам которого следовал граф д’Артуа, потрясающий знаток в этой области, в эпоху вечеров в Багатель…

Итак, Мари-Элен очень любит праздники. Мари-Элен обожала использовать любой повод для праздника…, тогда как я пытался всеми силами сдержать ее рвение и пыл, хорошо понимая, во что все это выльется с точки зрения неоправданных расходов. Мое неотъемлемое свойство — оставаться всегда финансистом и помнить, что надо вести себя так, чтобы в один прекрасный день твои финансы не «запели романсы».

Я не собираюсь превращать свое изложение в антологию праздников и балов, данных Мари-Элен. Расскажу лишь о двух выдающихся балах в Феррьере: о бале Пруста по мотивам его романа «В поисках утраченного времени» и о сюрреалистическом бале под девизом «Время измышления».

…12 декабря 1972 г. несколько десятков человек получили странные открытки, на которых в прорези, сделанной на фоне картины Магритта, изображающей бегущие по небу облака, «плавали» какие-то иероглифы. Нужно было догадаться прочитать текст в зеркале, чтобы понять, что получивший эту открытку приглашается на сюрреалистический ужин.

В глубине темной аллеи замок, освещенный красными огнями, казался добычей пожирающего его пламени.

На парадной лестнице — надо было бы лучше сказать — на лестнице ужасов — все выглядело внешне спокойным, гармоничным и величественным, как и положено. Целая армия лакеев, но лакеев необычных, с кошачьими головами, спали на ступеньках, на перилах, на балконах в позах самых невероятных.

Затем начиналось нескончаемое путешествие гостей по темному лабиринту, бесконечному лесу черных лент, которые надо было раздвигать, как ветви, чтобы двигаться дальше; надо было пробираться в этой тьме ощупью, туда, где мелькали издалека кошки-лакеи в ливреях с изображением пламени, призраков, фантастических животных среди гигантской паутины. Таинственные голоса шептали забытые тексты Макса Жакоба или Карко. Дорога в лабиринте была столь долгой, что когда, наконец, дрожащие от сладкого ужаса гости выходили из дверей этого «ада», они с облегчением вздыхали. В салоне гобеленов, ослепляющем после темноты своими золотистыми, красными и розовыми тонами, Мари-Элен — я хочу сказать, моя жена-олень, плачущий олень с бриллиантами в глазах — и я — в головном уборе, украшенном огромными натюрмортами, — еле удерживались от громких восклицаний при виде неузнаваемых в их фантастических костюмах гостей.